Звонок в пустую квартиру - Илья Штемлер

Появление на карте мира крохотного государства евреев осложнило жизнь и моему отцу. Особенно воспряла бабушка Мария Абрамовна, женщина мудрая, многоопытная. Вопрос ребром она пока не ставила, но сеть плести начала, подготавливая почву. «Это разве виноград? — говорила бабушка, возвращаясь с рынка. — Вот в Израиле виноград так виноград!» — «Ничего подобного, — наивно возмущался отец. — Лучше азербайджанского винограда „шаны“ нет нигде!» — «О чем ты с ним разговариваешь?! — вступала мама, которая обычно была на стороне бабушки. — Что он пробовал в жизни слаще морковки?!»

Отец стихал, на два фронта ему воевать было сложно. И тут еще начинал тявкать я, открывая третий фронт. Я пользовался случаем, чтобы «срезать» отца и мелко отомстить ему. За то, что семья считала каждый грош, за то, что отец приходил с работы черный и жалкий, за то, что с фронта он не привез никаких трофеев, даже губной гармошки. Ничего. Кроме нескольких медалей и осколка в легком. Я еще не понимал, что ранение мой добрый, мой дорогой папа получил на Малой Земле, воюя санинструктором в батальоне знаменитого героя Цезаря Куникова, а потом, после госпиталя, продолжал воевать в рядах 14-й армии, которую так прославил в своих воспоминаниях о Малой Земле бывший генсек Леонид Брежнев. Мне было пятнадцать лет, я многого не понимал, хотя в таком возрасте пора бы и понимать. Представляю, какой болью в сердце отца отзывалась моя волчья, злая обида. Мой родной, любимый человек, прости меня за то, за что я сам себя простить не могу!

Итак, отец читал детективную повесть «Янтарная рыбка», заслонясь ладонью от бьющей в глаза яркой лампы. А пятнадцатилетние сочинители — я и Алеша Айсберг — слонялись по квартире, разговаривали шепотом и, не выдержав напряжения, ушли на бульвар прошвырнуться. Чинно, с достоинством, как подобает нормальным писателям…

Немало знаменитостей бродило до нас по аллеям бакинского Приморского бульвара. Маяковский! Мой отец видел Маяковского и, более того, хранил его записку на имя директора Клуба железнодорожников, написанную поэтом по просьбе моего отца, старосты кружка молодых пролетарских писателей: «Пропустите восемь штук ребят на вечер поэта. Денег у них нет и не будет. Маяковский». Записка долго хранилась, потом куда-то исчезла. Отцу повезло и на встречу с Есениным. В дальнейшем Есенин вспоминал о своем времяпровождении в Баку, но упомянул одного лишь Шагина, руководителя местного Союза пролетарских писателей, хотя отец и Шагин были неразлучны при встрече с поэтом, да и вообще по жизни — литературному гусарству в молодости. Отец очень переживал, читая эти строки. «Мы гуляли вместе, — огорченно говорил он. — Митька Шагин даже чуть отставал. И переспрашивал меня: что сказал Есенин? А в духане, у Девичьей башни, так вообще сразу напился и отпал». — «Вот этим-то он Есенина и приворожил, — объясняла мама. — Алкаш алкаша видит издалека».

Кто еще утюжил подошвами теплый асфальт Приморского бульвара? Знаменитый Михаил Жаров, киногерой сороковых—пятидесятых, бывший актер Бакинского театра русской драмы. Или Фаина Георгиевна Раневская, артистка того же театра в конце двадцатых, до переезда в Москву… Кое-кого я видел сам, к примеру Александра Фадеева. Знаменитость выступала в Академии наук на юбилее азербайджанского классика Низами. Молодое, почти юное, розовощекое лицо знаменитости контрастировало с совершенно седой шевелюрой. Из доклада знаменитости однозначно следовало, что именно Низами был предтечей коммунизма. Зал сочувственно аплодировал. И я вместе со всеми… Еще по бульвару шастал сухонький старикан в чесучевом костюме и белых сандалиях. Говорили, что это не то брат, не то дядя самого Ландау. Того самого Льва Ландау, бакинца, нобелевского лауреата по физике. Впрочем, и сам Нобель грелся под жарким апшеронским солнцем. До сих пор на фронтоне одного красавца дома бурым кирпичом выложена надпись: «Братья Нобель»…

Теплый вечерний ветер гнал с моря солоноватый запах нефти. Ветер перебирал узкие листья олеандров, трогал пунцовые тюрбаны цветов и морщил звезды, щедро разбросанные над Приморским бульваром. Где-то вдали, в сизой сутеми моря, громоздилась Бухта Ильича, искусственный полуостров, «дедушка» знаменитых рукотворных морских островов Нефтяные Камни. Бухту Ильича соорудили по проекту слепого инженера-нефтяника Павла Николаевича Потоцкого. Он ходил по стройке с мальчиком-поводырем и руководил строительством. Умер Павел Николаевич в 1932-м, за год до моего рождения. И похоронили Потоцкого на морском промысле, у основания первой морской буровой… Вообще-то первую в мире нефтяную скважину пробурили именно в Баку, в 1848 году. А до этого рыли колодцы и черпали нефть ведрами, отправляя в бурдюках и бочках по Волге в Россию. Рыть было где: ткни в землю палку — ударит фонтан. Правда, так было во времена венецианца Марко Поло. Он писал: «До сотни судов можно зараз нагрузить тем маслом. Есть его нельзя, а можно жечь. И мазать им верблюдов, у которых чесотка и короста». И первые нефтяные короли появились именно в Баку: Тагиев, Ротшильд, те же братья Нобель. И первые нефтяные авантюристы. Известна была история, как один такой предприимчивый человек купил землю в надежде на будущий нефтяной фонтан. Но сколько он ни копал, нефти нет. Было и такое, хоть и редко. Не повезло бедняге. Как государству Израиль: вся земля вокруг пропитана нефтью, а на территории Израиля — шиш с маслом. Так вот, наш невезучий предприниматель ночью подвозит к выкопанной яме бочку с мазутом. И выливает. А утром распускает слух, что нефть нашлась. И тут же, не мешкая, продает эту яму за большие деньги, а сам ударяется в бега.

История послужила нам с Алешей основой детективно-авантюрной повести «Янтарная рыбка», приговора над которой мы и ждали, слоняясь по городу… Алеша нервничал. «Слушай, — говорил мой соавтор, — почему ты считаешь, что твой отец разбирается в настоящей литературе? Если он гулял по бульвару с Маяковским и Есениным, это еще ничего не значит. Мы же не какие-нибудь там поэты!» Я вздохнул и еще раз напомнил своему соавтору-подельнику, что мой отец в литературе — человек не случайный. Что он сочинил целую картину к знаменитой пьесе «Человек с ружьем» классика советской драматургии Николая Погодина.

А дело было так. Режиссер театра Грипич в своих творческих поисках ощутил нехватку связующего звена в пьесе Погодина и, робея перед именитым драматургом, предложил своему завлиту дописать недостающую сцену. Что отец и сделал. И отправился к Погодину в Кисловодск — там классик набирался сил перед новым классическим броском. Погодин ознакомился с написанным, угостил отца арбузом и включил эту сцену в канонический текст своей пьесы. «Понял?! — сказал я своему подельнику Алеше Айсбергу. — Погодин не дурак, он не стал бы допускать в свой текст плохо написанную картину. И угощать отца арбузом. Люди подумают: ай да Погодин, что он такое там написал?!»