Булкинъ и сынъ - Дмитрий Стрешнев

Сближал нас вечер, когда дом быстро заливала тьма и в свете ламп ярче обнажался профиль одиночества. Тогда мы бросали книги, счеты и журналы и садились играть в карты, жуя бессмертные изобретения графа Джона Сэндвича. Иногда Фундуклиди готовил всем крамбабулий - вдохновенный и прекрасный напиток бедных студентов...

Итак, Фундуклиди долго шагал, напевая под нос что-то про "агапас" - я знал уже, что по-гречески это означает любовное, и сказал:

- Надобно осмотреть дом!

К этому времени прежняя прихоть детектива уже была выполнена: Степан под строгим надзором Фундуклиди поставил на окнах новые задвижки, заложил засовами лишние двери, а у черного хода свинтил наружную ручку. Вот почему, когда мы с Савватием Елисеевичем поглядели на неугомонного грека, в глазах наших было удивление, отсвечивающее раздражением.

- Как, Михаил Ксантиевич! Мы же только что...

- Да, да! - жестикулируя и перебивая нас заговорил грек. - Мы приколотили несколько задвижек. Да-с... Ну и что? В конце-концов, эта операция совершенно бессмысленна.

Я почувствовал легкую дурноту. Хряпов, ручаюсь, тоже.

- Как? - воскликнули мы с ним в один голос, словно Бригитта с Лаурой в "Иоланте". - Стало быть, по вашему настоянию была проделана пустая работа?

- Вы цепляетесь к словам, - важно сказал Фундуклиди. - Позвольте, я возьму сигару - она помогает мне думать... Да-с, господа, вы не вникаете в суть моих мыслей. Укрепление задвижек необходимо, но это, с позволения сказать, азбука безопасности. Мы же должны смотреть глубже. Да-с!... Я подозреваю, господа, что в доме еще остались лазейки, через которые надеются проникнуть злодеи. Иначе, спрашиваю я, разве стали бы они так нагло назначать день нападения?

Мы с Савватием Елисеевичем ничего не ответили, подавленные добротной логикой детектива. Потом Хряпов промолвил:

- Но через какие же неведомые пути, вы полагаете, могут проникнуть в дом злодеи?

- О-о! - зарычал Фундуклиди, словно рассказывая страшную сказку. - Вы еще не знаете, какое коварство осеняет нарушителей гуманности и общественных законов! О!...

Мы в самом деле не знали. Михаил Ксантиевич охотно приоткрыл нам тяжкую дверцу таинственного арсенала злодейства. Тут были подземные ходы, слуховые окна, переодевания под слуг... Однажды преступник проник в дом, забравшись (представьте себе!) в шкап, купленный хозяином накануне. Так, в шкапу, он прямо из магазина и перекочевал в дом...

- Ну, это уж прямо из рассказов о Пинкертоне! - позволил я себе усомниться.

- Ну и что! Ну и что! - попался вдруг Фундуклиди. - А в настоящей жизни, господа, и не такое случается. Еще как-с!

- А если мы не собираемся покупать шкапов? - спросил Хряпов.

Фундуклиди ничего не сказал, лишь обиженно развел руками.

Наступила пауза. Словно для того, чтобы заполнить наше молчание, часы на стене проиграли полдень.

- Двенадцать... - зачем-то объявил я.

- Надобно осмотреть дом, - отозвался Фундуклиди.

- Ладно, - сказал Хряпов, чтобы кончить этот разговор. - Я скажу Степану... - начал он, но грек замахал сигарой так, что вычертил в воздухе огненный зигзаг.

- Нет, нет, нельзя! Это должны делать только мы! Потому что... потому... - он вдруг заморгал, нахмурился, посмотрел на свой подъятый перст и, понизив голос, закончил: - Этого требуют соображения безопасности!

Хряпов сморщился - боже, как вы мне надоели! - и сказал:

- Ладно, пусть будет по-вашему. В конце концов, устроим себе что-то вроде развлечения.

К своему стыду, я почувствовал, как кто-то маленький и трусливый повторил где-то под ложечкой: пускай!... на всякий случай... Я поспешил задавить это мерзкое, доселе неизвестное существо тем, что насмешливо выпалил:

- У вас, наверное, и планчик уже готов, Михаил Ксантиевич?

У грека, конечно, был готов и планчик. Хряпов должен осмотреть первый этаж и подвал (смелое решение, отметил я), я - второй, где расположены наши комнаты, а себе Фундуклиди отвел чердак. Когда Михаил Ксантиевич изложил все это, я почувствовал досаду: не хотелось слоняться по и без того надоевшему этажу. Коридор слишком напоминал о редакции "Нашего голоса". Меня привлекали места, доселе неизученные.

- Михаил Ксантиевич, - предложил я, - не уступите ли мне чердак?

- Нет-нет, - быстро сказал наш толстый Пинкертон. - Всё должно быть в соответствии с планом... Господа, я призываю вас к дисциплине! Господин Мацедонский, вы осматриваете второй этаж, господин Хряпов - низ и подвал, я - чердак. И - больше внимания, господа! От этого зависит...

- ...безопасность! - закончил я. - А может все-таки уступите, Михаил Ксантиевич, а?

- Господин Мацедонский, зачем вы так? зачем вы так? - Фундуклиди вдруг разобиделся на такой пустяк, подступил ко мне и размахивал руками. Я разрабатываю план! Ваш долг - помогать мне!... Какая вам разница чердак, не чердак!... Какая?

Грек пыхтел и сердился, но тут и я начал досадовать на то, что этот недалекий любитель шарад помыкает нами, как шестерками. Нет, теперь не следует отступать! В горячности я скатился на шантаж:

- Если вы такой пустяковины не желаете уступать, то я вообще отказываюсь от ваших пустых планов!

Хряпов тоже, видно, решил осадить Фундуклиди. К тому же, я подозреваю, ему не чуждо было купеческое удовольствие поиздеваться над людьми лакейской профессии.

- Действительно, - развел он руками. - Михаил Ксантиевич, отчего бы вам не уступить... Несолидно...

Фундуклиди от волнения вспотел; лоб его заблестел; он выпятил губу и смотрел на Хряпова, как баран на забойщика. Видно было - детективу очень не хочется уступать. Но тут получалась не та ситуация, когда можно изо всех сил упереться рогами в стену.

- Ну... э..., хорошо, - пробурчал он голосом, весьма далеким от той кривой улыбки, которую привело на его лицо нежелание перечить Хряпову. Конечно... как вы желаете, Петр Владимирович.

"То-то, хозяин - барин", - злорадно отметил я про себя - уже в который раз - эту привычную трусость дворовой собаки. Боже! До чего же славно, что, несмотря на все прочие шишки, меня миновала подобная участь: ходить под высокой рукой какого-нибудь чванливого кошелька. "Личный детектив"!... Звучит ничуть не лучше, нежели "личный стакан". Впрочем, я во-время спохватился и в мыслях отдал должное образованности и - всё-таки воспитанности Савватия Елисеевича...

Фундуклиди жалобно смотрел на меня - большая, глупая, обиженная собака.

- Вы уж извините...

- Да что вы, право, Михаил Ксантиевич, - уже кляня свое упрямство, я поймал его вялую руку и встряхнул ее. - Это вы извините... Это я вел себя, как мальчишка!

8.

Я ожидал, что дверь хряповского чердака будет под стать всему дому: в деревянных резных виноградах или с озерной гладью полировки. Но дверь была обычная - гладко обструганная и крашенная.

Хотя - нет, и на этой скромнице особняк оставил свою печать: бронзовую ручку с головой орла.

Здесь явно давно не убирали, рвение Степана достигало, оказывается, ограниченных высот. Подобранной с пола щепкой я стал брезгливо снимать паутину, выглядевшую весьма почтенно. Мохнатая от пыли паутина была похожа на истлевшую кисею. От кисеи, от полумрака, от бронзовой заплесневелой ручки возникло вдруг - черт знает что! - предчуствие какой-то старой волшебной истории. А может быть, так оно и есть на хряповском чердаке? Откроется дверь, а там - хрустальный огонь, принцесса-синие глаза...

На крушение паутины из неведомого убежища выскочил паук. Он злобно побежал по краю, загребая лапами (моё, моё, не тронь!).

- Что, колдун, не нравится? Вот твои чары! - я бросил щепку с намотанной паутиной и нажал на ручку, отворив незапертую дверь.

Конечно, ничего сказочного на чердаке у миллионера не было. Пыльный свет вычерчивал - и слава богу! - переплетение балок и стропил, так что можно было не опасаться за целость макушки. Душный и теплый воздух залег под крышей и сразу набился в ноздри.

"Сундуки с сокровищами здесь искать бесполезно", подумал я.

Осматриваясь, я прошел вглубь от того места, где вошел, и скоро достиг слухового окошка. Я поглядел в него и увидел небо. Простая вещь небо! Забрали синим ситцем с востока до запада - и готово. Но сердце мое упало. Вот уже несколько дней я не могу просто поднять голову и увидеть над собой эту крышу мира, за которой одним мнится Бог, другим - вечное движение Вселенной, а третьим - бессмертные души ушедших поэтов.

Я затряс задвижку окна со всей мочи, вдруг почувствовав, что задыхаюсь. Глоток воздуха! Но задвижка не поддалась: ее безнадежно испортила ржавчина. Небо покуда оставалось для меня лишь картинкой в недостойной раме мерзкого мутного окошка...

Хруст мусора под чужой ногой и электрический ток одновременно пронзили мой мозг. На чердаке был еще кто-то кроме меня, и этот невидимый сосед не хотел, чтобы его видели! Чердачная сказка выходила недоброй...

Сдерживая дыхание, что вдруг стало шумным и частым, я ловко - без звука - шагнул за толстую кирпичную колонну, выходившую из пола и пронзавшую крышу. Наверное, это была труба одного из каминов или дымоход кухонной печи. В другое время я бы непременно со всей любознательностью разобрался в этом, но сейчас лишь мимоходом подумал том, что иногда даже от каминов бывает большая польза. Тиль Уленшпигель, например, подслушал, сидя в каминной трубе, планы принца Орлеанского... К черту принцев, сказал я себе через секунду, пришло время подумать о вещах более прозаических - о собственной шкуре, например. Такая тема вас устраивает, Петр Владимирович?