Я не боюсь - Никколо Амманити

— Микеле, ты где?

Я отошел прочь от ямы, но прежде еще пару раз обернулся, чтобы убедиться, что все на своих местах.

Я давил на педали своего Бульдозера.

Солнце за моей спиной походило на огромный красный шар, и, когда наконец оно утонуло в пшенице, осталось зарево, оранжевое с фиолетовым краем.

Меня засыпали вопросами, что там в доме, было ли опасно, трудно ли было прыгнуть на дерево. Я отвечал односложно.

В конце концов, заскучав, мы потопали в обратный путь. Тропинка спускалась к равнине, пересекала поля и стекала в дорогу. Мы взяли велосипеды и молча покатили к дому. Мошкара тучами роилась вокруг.

Я смотрел на Марию, ехавшую за мной на своей «грациэлле» с истертыми камнями шинами, на Черепа, ехавшего впереди всех, с приклеившимся к нему оруженосцем Ремо, на Сальваторе, выписывавшего зигзаги, на Барбару, на слишком большом для нее «бьянки», а сам думал о ребенке в яме.

Я решил не рассказывать о нем никому.

«Кто первый находит что-нибудь, тому это и принадлежит», — так решил Череп.

Если это так, то ребенок в яме — мой.

И, если б я только обмолвился о нем, Череп, как обычно, присвоил бы заслугу находки себе. Он объяснил бы всем, что это он его нашел, потому что именно он решил подняться на холм.

На этот раз — фигушки. Я исполнял наказание, я свалился с дерева, и я его нашел.

И он принадлежал не Черепу. И не Барбаре. И не Сальваторе. Он — мой. Это моя тайная находка.

Я так и не понял, нашел я его живым или мертвым. Может быть, рука не двинулась. Может, мне только показалось. Может, это реакция мертвого тела. Как у осы, ее разрежешь надвое ножницами, а она продолжает шагать, или у курицы: ей отрубят голову, а она хлопает крыльями и без головы. Но кто посадил его в эту яму?

— А что мы маме скажем?

Я даже не заметил, как сестренка подъехала ко мне сбоку.

— Что?

— Что скажем маме?

— Не знаю.

— Об очках скажешь ей ты?

— Я. Но ты не должна никому рассказывать, где мы были.

— Ладно.

— Поклянись.

— Клянусь. — И поцеловала кончики пальцев.

Сегодняшний Акуа Траверсе — часть Лучиньяно. В середине 1980-х годов какой-то градостроитель соорудил здесь длинную шеренгу домиков из армированного бетона, представлявших собой кубы с круглыми окнами, голубыми перилами и металлическими шпилями на крышах. Затем здесь появился кооперативный магазин и бар с сигаретной лавкой, равно как и двухполосное асфальтированное шоссе, прямое, словно посадочная полоса, которое шло до самого Лучиньяно.

А в 1978 году Акуа Траверсе было таким крошечным местечком, что его как бы и не существовало вовсе. Деревушка — написали бы о нем сегодня в туристическом справочнике.

Никто не знал, почему его назвали так[1], даже древний дед Тронка. Воды здесь никогда не было и в помине, если не считать той, что каждые две недели привозила автоцистерна.

Здесь находилась вилла, где жил Сальваторе, все звали ее Дворцом. Огромный нелепый дом, построенный в XIX веке, длинный и серый, с высоким каменным портиком и внутренним двориком с пальмой посредине. И были еще четыре дома. Как их описать? Четыре дома, и все тут. Четыре жалких строения из скрепленных цементом камней. С черепичными крышами и маленькими окнами. Наш. Семьи Черепа. Дом Ремо, который его семья делила со стариком Тронка. Тронка был абсолютно глух, у него давно умерла жена, и он жил в двух комнатах, выходивших в огород. Был дом Пьетро Мура, отца Барбары. Анжела, его жена, на нижнем этаже открыла лавчонку, где можно было купить хлеб, макароны и мыло. И откуда позвонить.

Два дома по одну, два — по другую сторону грунтовой, в колдобинах, дороги. Никакой площади. Никаких переулков. Были еще две скамейки под увитой клубникой перголой и фонтанчик с краном, запиравшимся на ключ для экономии воды. А вокруг бескрайние пшеничные поля.

Единственная вещь, которая украшала это забытое Богом и людьми место, была красивая голубая табличка с крупными буквами: АКУА ТРАВЕРСЕ.

— Папа приехал! — закричала моя сестра.

Она спрыгнула с велосипеда и бросилась вверх по лестнице.

Рядом с нашим домом стоял его грузовик, «фиат-лупетто» с зеленым тентом.

В те годы папа работал дальнобойщиком и проводил в поездках по нескольку недель кряду. Загружался товарами и вез их на Север.

Он пообещал, что однажды свозит на Север и меня. Мне никак не удавалось представить себе этот Север. Знал только, что Север очень богатый, а Юг — бедный. И мы были бедняками.

Мама говорила, что, если папа будет продолжать работать так много, скоро и мы перестанем быть бедными и станем состоятельными. И поэтому не должны жаловаться, что папы подолгу нет с нами. Это он делал ради нас.

Я, запыхавшись, вбежал в дом.

Папа сидел за столом в трусах и майке. Перед ним — бутыль красного вина, во рту — сигарета с мундштуком. Моя сестричка угнездилась у него на коленях.

Мама готовила лицом к плите. Стоял запах лука и помидорного соуса. Телевизор, огромный черно-белый «Грюндиг», который пару месяцев назад привез папа, был включен. Жужжал вентилятор.

— Микеле, где вы пропадали целый день? Ваша мать уже устала ждать. Вы совсем не думаете об этой несчастной женщине, которая мало что целыми днями ждет своего мужа, так еще должна ждать вас… Что случилось с очками твоей сестры? — спрашивал папа.

Однако сердитым он не выглядел. Когда он сердился по-настоящему, глаза у него вываливались из орбит, как у жабы. Он был счастлив, что вернулся домой.

Сестра посмотрела на меня.

— Мы строили шалаш, — я достал очки из кармана, — и они сломались.

Папа выпустил облачко дыма.

— Подойди. Дай погляжу.

Папа был невысоким, худым и нервным. Когда он садился в кабину своего грузовика, его почти не было видно из-за руля.

У него были черные волосы, которые он бриолинил. И росла жесткая седая щетина на подбородке. И он пах одеколоном.

Я протянул ему очки.

— Выбросить. — Он положил их на стол. — Больше никаких очков.

Мы с сестрой переглянулись.

— А как же я? — насторожилась Мария.

— Поживешь без очков. Будет тебе уроком.

Мария потеряла дар речи.

— Но она не сможет. Она ничего не видит, — заступился я за сестру.

— А кого это интересует?

— Но…

Никаких «но». — И повернулся к маме: — Тереза, подай-ка мне вон тот пакет, что на буфете.

Мама протянула ему пакет. Папа достал оттуда синюю бархатную коробочку.

— Держи.

Мария открыла