Храм - Галина Болтрамун

– Я готов вас выслушать.

Страх и благоговение Арри на миг онемели, и всю его сущность обожгло озарение: рядом с ним – единственный человек в мире, которому он хотел бы повиноваться, он, строптивый, всегда категорично отстаивающий свое Я. Через минуту Арри заговорил неожиданно связно и вкратце изложил историю, поведанную ему философом, добавив, что тот никогда умышленно не лжет. Однако в это трудно поверить. Как случилось, что Храм с его неземной прозорливостью не почуял проникновения недоброжелателя?

– Так вот что вас так встревожило, – взгляд предстоятеля явно заострился, – вы говорите об этом так, как если бы вам лично нанесли оскорбление.

Арри смешался.

– Я здесь неподалеку живу, я вижу Храм каждый день, и я думаю… – он с ужасом понял, что мысли его перепутались и застопорились.

Главный служитель Храма словно не замечал неловкости собеседника.

– Вы живете вблизи святилища?

– Да, напротив, во дворце.

– Вы там служите?

– Нет… я… сын короля.

Очень легко колыхнулись ресницы предстоятеля, или так показалось, а в душе Арри задрожала тихая радость. Похоже на то, что сейчас происходит невообразимое: Досточтимый воспринимает его, реагирует на его сообщение; он, несведущий мирянин, сумел каким-то образом привлечь его внимание, возможно, даже заинтересовать.

После небольшой паузы светоч мудрости начал прояснять замутненную ситуацию:

– Я хорошо представляю себе истоки вашей тревоги. Как могло случиться, что в обитель проник шпион? Этот вопиющий эпизод ранит ауру Храма, колеблет его самостояние, врезается клином в сферу его законченности; осколку суеты удалось посягнуть на нерушимое величие. Давайте сначала разберемся с дефинициями. Шпион – так называют посланцев вражеской стороны, не так ли? Но мы ни с кем не ведем войну и не вступаем в дружбу. Любопытство не самый неприглядный из отягощающих народонаселение пороков. Многие склонны верить нелепым басням о религии Верховного Бога и жаждут разоблачений. Агрессивная назойливость непрерывно бьется о стены нашей твердыни, и нам кажется целесообразным изредка допускать некоторых просителей на недолгий срок в библиотеку, разумеется, при соблюдении всех необходимых в таком случае ограничений. Гость, проведший у нас месяца два, заскучал уже через неделю, и он без сожаления ушел бы, но, вероятно, был связан обязательством. В какой-то мере городское любопытство будет утолено, накал нездорового интереса смягчится. Хотя я не уверен, что такие жесты вежливости с нашей стороны идут во благо обители, и не исключено, что мы откажемся от подобной практики в будущем.

– Так вы с самого начала знали, что этот мнимый ученый вас обманывает?

– Мы знали, что это человек суетный, движимый праздными побуждениями, и что он не в состоянии увидеть святилище.

Арри осмелел.

– А навещают ли вас люди, которые способны видеть?

Поперечная морщина на лбу предстоятеля на долю секунды вздрогнула.

– Вы умеете задавать вопросы. Отвечу односложно, без пояснений: редко. Очень редко. Кто-нибудь из вашего окружения разделяет ваше отношение к Храму?

– Никто, – Арри слегка покраснел, – скорее наоборот. Хотя, – он помедлил, – у меня есть учитель философии, это он сообщил мне о разведчике, умный человек, который многому меня научил. Его отзывы о святилище в последнее время часто нелестны, но я чувствую, что он выражает не то, что думает, и мне непонятно, зачем он так поступает. Иногда мы рассуждаем о месте Верховного Бога в пределах, очерченных интеллектом, и подчас приходим к выводам, которые нас настораживают…

Неловкий принц и начинающий философ, застигнутый новой волной смущения, замолчал, отведя глаза от предстоятеля. И вдруг этот исполин, этот волшебник произнес невозможное:

– Я доверю вам тайну Храма. В миру ее никто не знает и не должен знать, вы будете единственным ее обладателем.

Услышанное сковало рецепторы юноши. Неужели Досточтимый заявляет это ему?! Не дожидаясь отклика, глава беспримерного ордена продолжил:

– Наше святилище известно как Храм Верховного Бога. Тайна заключается в том, что в обители никто не говорит «Верховный Бог», мы говорим просто «Бог». Вам не нужно демонстрировать мне свою реакцию, вы не в состоянии теперь адекватно отозваться. Однако в дальнейшем, думая об обители, иногда вспоминайте наш диалог; это не поможет вам добраться до какой-либо сути, но придаст вашим мыслям определенную направленность. Я полагаю, сейчас нам можно расстаться.

Он едва различимо, как скупое осеннее солнце, улыбнулся и встал. Обескураженный принц тоже поднялся. Десяток шагов они прошли вместе, затем предстоятель остановился.

– Как вас зовут?

– Арри.

– У Храма есть поборник по имени Арри.

Ледяная искра мелькнула в пустыне под веками, и предстоятель повернул в другую сторону.

Не помня себя, молодой человек дошел до дворца, сказал прислуге, что ему нездоровится, чтобы его никто не беспокоил. Все его психические группировки встрепенулись и были готовы взлететь, он суетливо ходил по комнате, садился, резко вставал и не мог долго оставаться в одной позе, вливание чего-то огромного давило грудную клетку, сознание то меркло, то слишком ярко озарялось. Несколько часов прошли в экстазе, но они как будто сплавились в единый миг. Когда стены помещения сникли в темноте и окна заволоклись дымкой, дежурный инстинкт глухо возвестил, что пора ложиться в постель. Арри повиновался, но напряжение не спадало. Сон был неглубоким, он несколько раз вскакивал, жар обрывисто сменялся ознобом…

Вернувшееся в подчиненные ему сферы дневное светило стерло остатки лунного наваждения и тонкими, цепкими лучами расставляло вещи по своим местам. «Все проходит», – в который раз засвидетельствовал очнувшийся монарший сын. Бремя нахлынувшего счастья, подорвавшего обычную атмосферу, заметно полегчало, все компоненты его сути поднялись на новую ступень и обрели сравнительную устойчивость. В мельчайших деталях припомнилась беседа с Досточтимым. Теперь стало понятно, почему его захлестывал стыд по дороге в обитель: он должен был видеть то, что лежит на поверхности. Это же такая явная бессмыслица – неопознанный лазутчик в Храме. Это учитель сбил его с толку нелепым известием, но тем самым он подтолкнул его к судьбоносному событию. И как прекрасно все состоялось! Его не корили за наивность, напротив, ему доверили тайну, о которой он пока не в силах размышлять. Предположить с большой вероятностью можно было только одно: если они не называют своего Бога Верховным, а просто Богом, то значит, он для них – единственный. В памяти снова отчеканилось лицо предстоятеля: оно вне вербальных и всяких других дефиниций, это оболочка, стерегущая свои недра, неотчуждаемая принадлежность Храма…

Арри вдруг стало жарко, внезапная догадка ошпарила мозг: доверенная ему тайна важна не сама по себе, а как знак, как знак того, что его заметили и сделали шаг навстречу. Как же это понимать, о боги?! Неужели? Неужели он может надеяться? До сих пор его желание вступить в обитель оставалось фантастической грезой, служители казались ему уже-не-человеками. Он не мог вообразить, как он посмеет заявить им, что хочет войти в их братство. И вот совершился перелом. С этого момента, с момента обретения надежды, начался новый отсчет времени.

Учитель философии, подметив приподнятое настроение Арри, не очень удивился, непривычные штрихи все чаще проступали в облике его взрослеющего ученика. Почему-то ему стало неприятно. Он ни о чем не расспрашивал, видел по состоянию молодого человека, что тот немедленно все выплеснет наружу. Так и случилось. Без всякого предисловия принц изрек с явной безапелляционностью в голосе:

– Никакие разведывательные операции в Храме невозможны, как нельзя мерным сосудом измерить океан.

Учитель помолчал, вздохнул.

– Скорее всего, так оно и есть…

– Вы хотели меня подразнить?

– Похоже на это… Но лишь с одной стороны… Вы, очевидно, побеседовали с кем-то в обители? – догадался мудрец.

– Да, – подтвердил Арри, и глаза его заискрились.

Наставник, верный друг и союзник, был усталым и печальным. Арри стало жалко его, но ему не приходило в голову, что можно сказать теперь, когда самого захлестывает воодушевление. Учитель предощутил совершившееся.

– Вас кто-то осчастливил. Несомненно, там, в Храме. Я просто не представляю, кому еще это по силам. А мне сегодня нездоровится, я ведь далеко не молод, но с юношами сложно обсуждать стариковские болячки. Я покину вас. Да вижу, что это и кстати. Вряд ли я способен сейчас разделить вашу радость.

…

Невеселые раздумья часто обуревали философа в последнее время. Он почти исчерпал свою земную участь, но надо как-то дожить и оставшийся срок. Трудно ему будет после Арри обучать кого-то другого. А этот не царственный принц уже взрослый, и учитель чувствовал, что с каждым днем все больше и больше теряет его, сильнейшую привязанность на своем веку. Никого он так не любил, как этого мальчика. Что ж, расставание – необходимое завершение всякой встречи, но Арри удалялся слишком быстро, слишком поспешно отказывался от навязанных ему горизонтов.