Лопух из Нижней слободки - Дмитрий Холендро

— Помоги, тогда покурим, — предложил он Алеше.

И Алеша начал было помогать, но не выдержал и спросил раньше:

— У тебя есть деньги?

— Есть, — ответил Ящик, стуча полешками.

Складывал он их ловко, как машина. Он все делал целеустремленно. Если рыл землю, то так, будто знал, что лопата отроет ему золото. А складывал дрова так, будто знал, что золото лежит под самым последним поленом. Учитель физкультуры ошибся, назвав его стопроцентным лентяем. Ящик просто не делал того, что не нужно, а что нужно — понимал он один. И тогда работал, как артист.

— Дашь мне? — спросил Алеша. — Двести рублей.

— Никогда! Что ты! Спятил?

— А почему?

— Не вернешь.

— Честное слово, верну.

Ящик обмахнул изрытую топором колоду для рубки дров, сел и закурил сигарету. Алеша стоял рядом, вытирая ладонью влажное лицо.

— Тут честности мало. Где возьмешь-то? Это ведь деньги. — Ящик посмотрел на него сочувственно. — Я дал бы тебе, но сам нуждаюсь — вот так! — Он хотел полоснуть себя по горлу и задел за подбородок, у него совсем не было шеи, голова казалась вделанной сразу в плечи. — Намечается редкий…

— Что?

— Бизнес.

Когда-то вместе с ним скакали на прутиках, заменявших бешеных лошадей. Длинными проволочными каталками гоняли по травянистой улице обручи с бочек, сгнивших под водосточными трубами. Распугивали гусей и уток, меченных разноцветными кляксами: зелеными, синими, красными, желтыми… Хозяйки метили птиц, чтобы не спутать. С ним играли в прятки, считая, кому водить: «Поп, татарин и казак, кружка пива, дохлый рак, кому есть, кому пить, а тебе голодным быть». Прутики сменили на самокаты, пересыпающие стрекот подшипников по всей слободке… Вместе бегали в школу с тугими ранцами за плечами, с дешевыми портфелями, ловили рыбу в своей реке удочками-самоделками, распуская леску, насколько хватало, а потом радовали городских женщин, принося им прямо во дворы щук, вызывающих аханье. Не даром, конечно. И покупали себе ковбойки и джинсы…

— Идейка завелась! — похвалился Ящик.

— Значит, будут деньги! Разбогатеешь…

— Месяца через два-три-четыре… Приходи тогда!

— Скажи уж пять-шесть-семь-восемь…

— Я дал бы, — повторил Ящик.

Он дал бы… бы-бы-бы…

Ночью показалось, что Ящик прикидывался. Ничего не дал бы! Никогда! Стало страшно, что он, Алеша, не мог помочь ни Анке, ни себе Пустота была не вокруг, а внутри…

И в эту минуту горечи и отчаяния неожиданно улеглось волнение, и непонятное происшествие с Анкой и его судьба обрисовались с неумолимой отчетливостью.

Анка-то вряд ли уехала с деньгами! Кто ей дал? Где она, неизвестно, но везде ей плохо. Ни угла, ни друга. Он должен быть рядом. А он сидит в слободке, будто его и нет на белом свете вовсе! Безрукий, верно говорила мать! Почему Ящик шагнул вперед? Потому что не был дураком, не терял времени. Кулаки у Алеши покрепче, чем у Ящика, хотя и у того, конечно, не слабенькие, на плечах — голова, а не кочан капусты, так что же?

Не туда смотрел, не о том думал! Учитель! Ха-ха-ха! Алеша искренне над собой смеялся. Мать и Анка были правы…

Идейка? У Ящика?

У него тоже завелась идейка в эту ночь. А вслед за ней — готовность пуститься по всей слободке в беззастенчивый поиск хотя бы небольшой суммы, эта сумма требовалась ему, как спичка, чтобы разжечь костер, как наживка на рыболовный крючок, чтобы поймать налима пожирней.

Смешно, но он решил начать с тети Вари. Попытка не пытка!

5

— Да что ты знаешь о ней? — спросила тетя Варя. — Где она?

— Знаю, что ей худо. А больше ничего, по радио о ней не передают…

Собственный голос в тесной кухоньке тети Вари показался ему глухим и робким, и он приналег на слова, со стороны похожие, может быть, на вопль:

— Тетя Варя! Если я ее не вытащу оттуда, куда ее занесло, не знаю куда… только знаю, что я себя презирать стану. Так презирать, что и не поймешь, как жить дальше!

— Ну, вот еще! Жизнь длинная, а ты уж вон как про себя.

— Я не про себя! Я об Анке, тетя Варя! Дайте совет, что делать. Сам придумать ничего не могу! Деньги! Если б денег мне!

В самом деле, он ничего больше не мог придумать и только сильней винил себя в том, что случилось. Вспомнилось, как сидели у реки незадолго до глупой ссоры. Цикады свиристели в темноте, и плескалась вода, в которой отражались далекие звезды.

— Красиво все же у нас, — сказал он, — гляди!

— Уехать бы! — ответила она усталым голосом.

— Куда?

— Куда глаза глядят!

Домашние скандалы… Пьяный отец, которого Анка любила… «Душевная» мать, помыкающая им… Все это давно стояло комом в ее груди, а он не замечал… Нет, замечал, но не брал в расчет, строя свои прекрасные планы о деревеньке, далекой, за чертой горизонта…

Тетя Варя отошла в угол кухоньки и порылась внутри старого самовара, в горловине, на которую надевают трубу. Вынула тряпичные узелки… Один развернула, и там оказались мятые десятки, пятерки, трешки… Может быть, и мать хранила свои накопления в самоваре? У них был большой самовар, пооблезший по бокам и поэтому краснощекий…

— На, бери! — сказала ему тетя Варя. — Тут сто рублей!

Она разгладила разноцветные бумажки и протянула ему. Он взял их и еще раз разгладил.

— Посчитай, — подсказала тетя Варя.

Он машинально пересчитал их, прикрыл глаза и покачался с деньгами в руках. Чуточку легче стало, но бессонные ночи смаривали его, и он почувствовал это, одолев первый перевал… А тетя Варя спросила:

— Мало?

И он словно бы очнулся… Конечно, для дела, задуманного им, этого было мало, но он счастливо улыбнулся и успокоил себя и ее:

— Я по всей слободке пойду.

Тетя Варя вздохнула так длинно, что во время этого вздоха успела и покрутить и покачать головой, и ничего не сказала, а он заверил, вставая:

— Я скоро верну вам! Честное слово! Спасибо, тетя Варя.

— Да чего там! — отмахнулась она. — Вы же с Анкой на моих глазах выросли. Под мой баян, можно сказать…

На второй день тетя Варя спросила, когда он шагал мимо скамейки, где она сидела со своим баяном, как его дела, и пожелала удачи, потому что ему похвалиться было нечем, к сотне не прибавилось ни рубля. И на третий спросила — коротко и не очень участливо. Он догадаться не мог, что в слободке появилась еще одна душа, тревожащаяся о нем и Анке, что тетя Варя вместе с ним не спала эти ночи и думала… о своем баяне…

Этот баян долго был свидетелем ее тоски, ее одинокой жизни. Был посредником между ней и людьми, как добрый друг, был другом и без людей, когда те обижали ее ни за что ни про что и становились чужими и лишними. Если она не разговаривала с баяном, то лишь вслух, а так поверяла ему все на свете, свои самые глубокие думы, свои печали и радости, которых было так мало в ее жизни, радостей-то.

А теперь пальцы переставали слушаться. Пробегая по белым кнопкам, похожим на перламутровые пуговички, пальцы вдруг немели и останавливались, а то пытались схитрить и пропускали иные звуки… Но тут не схитришь, это музыка, ее не обманешь! Музыка теряла темп, сбивалась, путалась, исчезала…

И тогда приходили воспоминания. Возникал в тишине Колин голос: «Я ее ни на кого не променяю!» Или спрашивал он: «Какую?» — и запевал…

А она слушала и держала на коленях молчаливый баян, забыв о нем. А если вспоминала, только расстраивалась, каждый раз все мучительней. Отыграла! Стало жечь в груди, как будто там очнулись старые угли…

Однажды под утро она обрадовалась, придумала, как помочь Алеше Сучкову. Нравился он ей своей открытостью, непривычной для высоких слободских заборов, своей преданной привязанностью к Анке, дочери хромого солдата… Баян!

А через несколько дней остановила похудевшего, потемневшего лицом Алешу и сказала:

— Вот тебе еще… Не говори никому…

На этот раз деньги были завернуты в газету. Алеша посмотрел: и купюры были крупнее прежних… Он не обнял ее, не поцеловал, даже спасибо сказать забыл, побежал к своему дому, не оглядываясь, а она смотрела вслед и радовалась: вот и хорошо, молодость, пусть бежит…

Слободка все узнает быстро и немедля узнала, что Алеша Сучков купил мотороллер, но никто не видел, чтоб он катался на нем. Несколько дней Алеша допоздна стучал во дворе, сколачивал что-то, разжившись у бати старыми досками и забывая поесть. Мать поглядывала на его работу без гнева, потому что видела рвение… Алеша слышал, как она тихонько сказала бате:

— Не знаю, какая нужда приперла, но, видать, и ум сразу нашелся…

Воскресным утром Алеша выехал из ворот с сигаретой в зубах на своем загадочном сооружении. К мотороллеру была приделана сзади платформа, а в нее врезана дисковая пила. Слободка только еще просыпалась, выносила из-за калиток ведра и корзины, и он раньше всех ее обитателей появился на рынке среди дядек с колунами и пилами на плечах.