Убийство в ЦРУ - Маргарет Трумэн

— Зачем?

— Выяснить, что произошло с Барри. Я просто не могу сидеть здесь, обходить острые вопросы, пожимать плечами и мириться со смертью подруги.

— Может, именно так и следует поступить, Коллетт.

— Сидеть здесь?

— Да. Может…

— Джо, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, и, если то, о чем ты думаешь, имеет хоть какое-то отношение к истине, я не знаю, что я сделаю.

— Я ничего не знаю про смерть Барри, Коллетт, зато я наверняка знаю, что она сознательно шла на известный риск, коль скоро дала себя вовлечь, не важно, насколько по совместительству это было. Со времени «Банановой Шипучки» дела пошли погорячее. Ставки сделались намного выше, а игроки более заметны и уязвимы. — Он добавил быстро и шепотом: — Срок передвинут. Все произойдет скорее, чем планировалось.

— Следует ли из сказанного тобой, Джо, что это советское «мокрое дело»? — Она употребила жаргонное выражение русской разведки, которое было подхвачено всеми разведками. Оно означало кровь и убийство.

— Могло быть.

— Или?

— Или… сама гадай. Учти, Коллетт, могло быть и точно тем, что записали британские врачи: разрыв сердечных сосудов — просто и ясно.

Комок сдавил Кэйхилл горло, и она смахнула слезу, покатившуюся по щеке.

— Джо, отвези меня домой. Я вдруг как-то очень устала.

Когда они покидали «Гундель», офицер советской разведки, сидевший за столиком с тремя женщинами, приветственно махнул рукой Коллетт и выговорил:

— Vsevo kharoshevo, мадам Кэйхилл. — Он был пьян.

— Доброй ночи и вам, полковник, — ответила она.

Бреслин подвез ее к дому на Хушти-утша, улице, расположенной на более престижной стороне Дуная, в Буде. Коллетт жила в одной из десятков квартир, которые правительство США снимало под жилье для сотрудников посольства, и хотя была она ужасно маленькой, хотя добираться до нее надо было через три лестничных пролета, все ж в ней хватало света и воздуха, а переделанная кухня стала лучшей среди кухонь, какие имелись в частично оплачиваемых квартирах ее посольских приятелей. К тому же тут был телефон — удобство, которого венгерские граждане дожидаются годами.

Пульсирующий красный огонек подсказал Кэйхилл, что автоответчик записал два сообщения. Она перемотала пленку и услышала знакомый голос — английский выговор, сильно отягощенный венгерским правом первородства. «Коллетт, это Золтан Рети. Я в Лондоне. Я потрясен тем, что услышал про Барри. Нет, потрясен не то слово, которым можно описать, что я чувствую. Я прочел об этом в здешней газете. Сижу на конференции, завтра прилетаю в Будапешт. Скорблю о вашей потере близкой подруги и о моей потере. Это ужасно. Всего доброго».

Кэйхилл остановила аппарат, прежде чем выслушать второе сообщение. Лондон? Разве Рети не знал, что Барри прилетает в Будапешт? Если он не знал — и если она знала, что его здесь не будет, — то, стало быть, она летела по делам ЦРУ. Это уже что-то новенькое. Прежде она никогда не приезжала в Будапешт без того, чтобы встреча здесь не значилась целью ее прибытия, что на деле было верно и законно. Рети ее клиент. А то, что он оказался венгром и жил в Будапеште, только придавало еще больше правдоподобия и удобства исполнения ее второй цели — доставки материалов по поручению Центрального разведывательного управления.

Коллетт включила второе сообщение:

«Коллетт Кэйхилл, меня зовут Эрик Эдвардс. Мы никогда не встречались, но Барри и я были весьма близки, она часто говорила о вас. Я только узнал, что с нею случилось, и понял, что мне необходимо связаться с кем-нибудь, с кем угодно из тех, кто был дружен с ней и кто разделяет мои чувства в данный момент. Ведь правда, сознание отказывается принимать, что ее больше нет, раз — и все, нет больше этой прекрасной и талантливой женщины, которая…» Последовала пауза, и она звучала для Коллетт так, будто говоривший пытался совладать с собой. «Надеюсь, вы не рассердитесь на это длинное и путаное послание, только, как я уже говорил, хотелось бы связаться и поговорить с тем, кто был ей другом. Телефон ваш она мне дала давным-давно. Я живу на Британских Виргинских островах, но тут подумал, что если…» Связь прервалась. Голос замер на полуслове, и автоответчик издал серию похожих на писк сигналов.

Его звонок вызвал у нее еще один круг вопросов. Разве он не знал, что она осведомлена о том, кто он такой, о том, что живет он на Британских Виргинах, задействован там в операции ЦРУ, основная цель которой имела отношение к Венгрии? Что? Просто вел себя как профессионал? Возможно. Тут ей укорить его было не в чем.

Коллетт приготовила себе чашку чая, облачилась в ночную рубашку и забралась в постель, оставив чай на маленьком столике рядом. Приняты три решения: она отпрашивается с работы и немедленно отправляется в Лондон и Вашингтон; она встречается со всеми, кто был близок с Барри и по крайней мере разбирается в ее чувствах; и она начинает — с этого самого момента и впредь — считаться с возможностью, что ее подруга Барри Мэйер умерла прежде всего из-за сердечного приступа, по крайней мере до тех пор, пока не выявится нечто осязаемое и достоверное для доказательства обратного.

Она уснула, тихо плача, после того как вопросила хриплым низким голосом: «Что произошло, Барри? Что на самом деле произошло?»

4

«Коллетт, будь добра, как приедешь, сразу ко мне. Джо».

Записка висела на телефоне в ее кабинете на втором этаже посольства. Выпив чашечку кофе, Коллетт пересекла холл и оказалась у кабинета Бреслина.

— Входи, — сказал он. — Закрой дверь.

Джо глотнул кофе, содержавший — Коллетт знала — здоровую порцию «живой воды» (знак внимания от какого-то приятеля из посольства США в Копенгагене, который никогда на забывал засунуть бутылку спиртного в мешок с диппочтой).

— Что стряслось?

— Прогуляться хочешь?

— Еще как.

Прогулка предлагалась не потому, что Джо хотелось размять ноги. Значит, то, что он собирается сообщить, важно и не для чужих ушей: известно, что Бреслин делался сущим параноиком, когда приходилось вести подобные разговоры внутри посольства.

Они спустились по широкой лестнице, устланной потертой красной ковровой дорожкой, прошли через дверь, которую с помощью электроники открывала и закрывала дежурная из прихожей, миновали венгерского служащего посольства, который обследовал металлодетектором очередного посетителя, и вышли на яркий солнечный свет, щедро заливший Сабатшагтер, или Площадь Освобождения.

Стайка школьников собралась у основания громадного памятника-обелиска в честь советских солдат, освободивших город. Улицы были заполнены народом: кто торопился на работу, кто спешил на Ваши-утша и параллельный ей бульвар с магазинами, куда любым мотосредствам въезд был запрещен.

— Пошли, — предложил Бреслин, — давай пройдемся до Парламента.

Они двинулись вдоль набережной Дуная, пока не достигли увенчанного куполом неоготического здания Парламента с его восьмьюдесятью восьмью статуями, изображающими венгерских монархов, полководцев и знаменитых воинов. Бреслин взглянул на купол и улыбнулся.

— Хотел бы я оказаться здесь, когда они и впрямь создадут Парламент, — промолвил он.

С тех пор как заправлять всем стали Советы, Парламент продолжал действовать, но всего лишь номинально. Подлинные решения принимались в неказистом угловатом здании, стоявшем дальше по набережной, там, где засела ВСРП — Венгерская социалистическая рабочая партия.

Кэйхилл, не отрывая взгляда от курсирующих по Дунаю судов, спросила:

— О чем ты собираешься мне рассказать?

Бреслин вытащил из пиджака трубку, набил ее табаком и поднес зажженную спичку.

— Не думаю, что тебе придется отпрашиваться с работы, чтобы выведать, что произошло с твоей подругой Барри.

— Ты что имеешь в виду?

— Судя по тому, что сказал мне сегодня утром Стэн, тебя собираются просить об этом официально.

Стэнли Подгорски был главой резидентуры, отделения ЦРУ, действовавшего под крышей посольства. Из двух сотен американцев — служащих посольства — примерно половина являлись людьми ЦРУ и отчитывались перед резидентом.

— Почему меня? — удивилась Кэйхилл. — Меня на следователя не готовили.

— А почему нет? Сколько следователей в Компании ты знаешь, кого к этому готовили бы? — Признание вызвало улыбку у молодой женщины. — Ты же знаешь, как это делается, Коллетт: такой-то знает такого-то, на которого поступил разовый компромат, и получает задание — разовый следователь. Думаю, настал твой черед.

— Потому что я знала Барри?

— Именно.

— И это не сердечный приступ?

— Нет, судя по тому, что я слышал.

Они подошли к строительной бригаде, которая кувалдами крушила старый причал. Когда они приблизились настолько, что в жутком грохоте даже с помощью совершенных «дальнобойных» микрофонов невозможно было бы различить произносимые слова, Бреслин сказал: