Принц Галлии - Олег Авраменко

Осенью 1444 года Гастон д’Альбре, крупно повздорив с герцогом, вынужден был покинуть Тараскон и переселился вместе со всей семьей в одно из своих беарнских поместий. За два месяца разлуки Филипп так сильно истосковался по Амелине, что в конце концов не выдержал и тоже приехал в Беарн, где приятно провел всю зиму и первый месяц весны в обществе кузины, кузена, его жены и двух его маленьких дочурок. Гастон почти не сомневался, что по ночам Филипп тайком спит с Амелиной, но не предпринимал никаких шагов, чтобы пресечь это. В мыслях он уже давно поженил их, однако, зная упрямый характер Филиппа, не пытался форсировать события и терпеливо выжидал. Кузен был уверен, что рано или поздно Филипп запутается в сетях Амелины и тогда уж нигде не денется — сам попросит ее руки.

Впрочем, не один только Гастон был таким умником. Немало вельмож, чьи дочери и сестры были сверстницами Филиппа или на год-другой моложе, мечтали породниться с герцогом — но отнюдь не через Гийома или Робера. Столь пренебрежительное отношение могущественных вассалов и соседей к старшим сыновьям герцога и их обостренное внимание к младшему, Филиппу, объяснялись тем, что именно его рассматривали как наиболее вероятного претендента на главное наследство — герцогский и княжеский титулы…

По мере того, как взрослели сыновья герцога, в среде гасконского и каталонского дворянства зрело недовольство двумя старшими, в особенности Гийомом, который был наследником родового майората — Аквитании, Беарна, графств Испанской Марки и Балеарских островов. Ранее мы уже упоминали о некоторых дурных наклонностях Гийома; а с годами они лишь усугублялись и преумножались, что не шутку тревожило здравомыслящих и рассудительных вельмож. Их отталкивали не столько его многочисленные пороки, как сочетавшаяся с ними умственная недоразвитость, граничащая с дебилизмом. Полная неспособность Гийома справляться с государственными делами была очевидна. То же самое относилось и к Роберу, который был не намного лучше старшего брата, а при своей бесхарактерности и склонности поддаваться дурному влиянию со стороны — пожалуй, еще хуже.

Разумеется, немало вассалов герцога были бы не прочь воспользоваться грядущими смутами и межусобицами для укрепления собственного могущества, но значительно больше было тех, кто не желал возврата мрачных времен правления герцога Карла III. Трудно сказать, когда и кому впервые пришла в голову мысль, что наследником Гаскони и Каталонии должен стать Филипп; но это не так уж важно. Главное, что ко времени, когда Филиппу исполнилось тринадцать лет, большинство гасконских и каталонских землевладельцев — кто сознательно, а кто по наитию, — видели в нем своего будущего сюзерена. Это относилось не только к подданным герцога, но и к его соседям. Так, например, король Хайме III Арагонский предложил герцогу обручить Филиппа со своей дочерью Изабеллой, однако получил категорический отказ. По всеобщему убеждению, герцог отверг это предложение вовсе не потому, что арагонская принцесса была старше Филиппа на два с половиной года. Скорее, он опасался, что, породнившись с арагонским королем, его младший сын, и без того весьма значительная персона, благодаря своему положению первого принца Галлии и гранда Кастилии, станет слишком опасным претендентом на родовой майорат.

В начале лета 1444 года группа молодых вельмож собралась обсудить сложившуюся ситуацию вокруг проблемы наследования. Инициаторами этого тайного собрания выступили Гастон д’Альбре и Эрнан де Шатофьер — два самых близких друга Филиппа, а Эрнан, к тому же, был его сверстником. Он очень рано потерял родителей и формально находился под опекой дяди, но уже в десятилетнем возрасте, проявив решительный характер, незаурядный ум и немалые организаторские способности, перенял все бразды правления графством на себя. По мужской линии род Шатофьеров происходил из Франции. От их прежнего родового гнезда, замка Шато-Фьер, остались одни лишь развалины где-то на востоке Шампани; в память о них прапрадед Эрнана, первый граф Капсирский из Шатофьеров, построил в Пиренеях новый замок, который, по его замыслу, должен был стать возрожденным Шато-Фьером и который его потомки не замедлили переименовать на галльский лад — Кастель-Фьеро, сохранив в неизменности свое родовое имя.

Вот в этом самом замке, недалеко от Тараскона, и держали свой тайный совет заговорщики. Единодушно согласившись с тем, что во избежание в будущем затяжной борьбы за наследство, необходимо действовать уже сейчас, молодые люди затем разошлись во мнениях, с чего же именно следует начинать. Горячие головы предлагали радикальное средство решения всех проблем — организовать убийство Гийома и Робера, и делу конец, однако большинство заговорщиков с этим не согласилось. Не отрицая в принципе, что старшие сыновья герцога вполне заслуживают смерти, они все же отдавали себе отчет в том, что на данном этапе предпочтительнее дипломатические средства. Бурные дискуссии продолжались целый день, только к вечеру молодые вельможи пришли к согласию по всем принципиальным моментам и разработали план дальнейших действий. Они выбрали из своего числа десятерых предводителей, среди которых естественным образом оказались Гастон д’Альбре с Эрнаном де Шатофьером, и возложили на них руководство заговором.

На следующий день все десять предводителей отправились в Тараскон. Накануне с подачи Эрнана было решено поставить Филиппа в известность о существовании планов по его возведению на герцогский престол, не раскрывая, впрочем, всех своих карт. Осведомленность Филиппа позволяла в случае необходимости выступать от его имени, что придавало заговору больший вес.

Филипп выслушал их, внешне сохраняя спокойствие и невозмутимость. За все время, пока Эрнан и Гастон попеременно говорили, излагая соображения заговорщиков, он ни взглядом, ни выражением лица не выдал своего внутреннего торжества. Наконец-то случилось то, о чем он так мечтал на протяжении нескольких последних лет, пряча эту самую сокровенную мечту глубоко в себе, не поверяя ее никому на свете…

Когда Эрнан и Гастон закончили, Филипп смерил всех собравшихся доброжелательным и вместе с тем горделивым взглядом и сказал:

— Друзья мои, я свято чту кровные узы, законы и обычаи наших предков, и считаю, что лишь исключительные обстоятельства могут оправдать их нарушение. К сожалению, сейчас в наличии эти самые исключительные обстоятельства. И если я окажусь перед выбором — мир, покой и справедливость на наших землях, или слепое следование устоявшимся нормам, то будьте уверены: я не колеблясь выберу первое. Думаю, и Бог, и люди одобрят мое решение.

Эти слова лишний раз убедили молодых людей, что они не ошиблись в выборе своего будущего сюзерена.

Когда все предводители, кроме Шатофьера и д’Альбре, ушли, Филипп покачал головой и задумчиво произнес:

— Ошибаются те, кто отказывает Гийому и Роберу в каких-либо талантах. В некотором смысле они даже гении. Ведь это еще надо суметь пасть так низко, чтобы настроить против себя решительно всех.

— Да уж, гении, — ухмыльнулся Гастон. — Но я предпочел бы не иметь таких гениев среди своих родственников. Перед людьми стыдно.

А Эрнан молча смотрел на друзей и думал о том, что воистину неисповедимы пути Господни, если от одного отца рождаются такие разные дети, как Филипп и Гийом.

Упомянутая выше ссора между герцогом и Гастоном д’Альбре имела самое непосредственное отношение к заговору молодых вельмож. Гастон однажды попытался прозондировать почву и намекнул герцогу, что, возможно, его подданные хотят видеть наследником Гаскони и Каталонии Филиппа. Герцог тотчас пришел в ярость и наговорил племяннику много обидных слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого ему не оставалось ничего иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей и уехать из Тараскона. Позже, задумываясь над поведением герцога, Гастон находил этому только одно объяснение: он явно был не первый, кто намекал ему на такую возможность.

А между тем Гийом и Робер, будто нарочно, делали все, чтобы облегчить труды заговорщиков. Они собрали в своем окружении самые отборные отбросы высшего общества, что уже само по себе вызывало негодование респектабельных вельмож, и бесчинствовали в округе, наводя ужас на местных крестьян. Среди множества гнусных развлечений братьев было одно, производившее на Филиппа особо гнетущее впечатление. Со своим романтическим отношением к женщинам он всей душой ненавидел насильников — а Гийом и Робер были самыми что ни на есть настоящими насильниками…

Глава III

Лик смерти

Это случилось 2 мая 1445 года.

Утро было прекрасное, но чувствовал себя Филипп прескверно. Он гулял по дворцовому парку, проветривая тяжелую с похмелья голову. Вчера он впервые в своей жизни по-настоящему напился и теперь горько жалел об этом, клятвенно обещая себе, что впредь подобное не повторится.