Женский портрет в три четверти - Михаил Кривич

- Я готова, конгрессмен. Валяй.

- Так, заголовок: "Кудесники белка".

- Кудесники или чудесники?

- Какая разница! Как напечатала, так и оставь. Теперь текст. "Среди многих тайн природы, волнующих человечество..."

В трубке послышалась дробь машинки.

Конечно, в иных обстоятельствах я потратил бы на репортаж часа два, вылизывал бы фразы, беспощадно вымарывал сомнительные обороты и неведомыми путями проникающие в любой материал газетные штампы. Сейчас я диктовал без остановки и без сомнений, на ходу пролистывая странички пресс-бюллетеней из крокодиловой папки. Татьяна Аркадьевна не отставала от меня и столь же быстро барабанила на машинке, исправляя с лету неудачные, по ее мнению, места. Это не входит в ее обязанности, но она всегда так делает, а мы, соблюдая кодекс чести, притворяемся, будто ничего не замечаем.

Ритмичные волны гладких, обкатанных, как морская галька, фраз плавно несли меня к финишу, но тут дробь машинки внезапно оборвалась.

- Стоп, конгрессмен,- остановила меня Татьяна Аркадьевна.- А где интервью?

- Будет тебе и интервью. Только очень короткое, так надо. Продолжение в следующем номере. Пиши. "На вопрос нашего корреспондента о значении нынешнего конгресса ответил видный английский ученый лауреат нобелевской премии профессор Уильям Бризкок". Записала?

Я спросил это, чтобы выгадать время. Что мог сказать мне профессор? Татьяна Аркадьевна молчаньем дала понять мне, насколько нелеп мой вопрос. Она печатала чуть быстрее, чем я придумывал фразы.

- "Конгресс станет новым шагом,- вдохновенно парил я на легких крыльях неправды,- нет, новым важным шагом в разгадывании тайны живого, в познании микрокосма живой клетки. Мы ждем выдающихся результатов - и, может быть, по окончании конгресса мы поговорим об этом подробнее. Всему свое время - так, кажется, принято говорить по-русски". Конец. Как получилось, Танюша?

- Нормально. Как всегда. Приезжай, леща уже прикончили, но я спрятала для тебя хвост.

Пожалуй, я поболтал бы немного с Таней и, среди прочего, рассказал бы ей, почему порядочным людям надо оставлять голову, а не хвост, то есть не саму голову, а то, что возле нее, загривок, что ли, даже у самой сухой рыбины это место всегда пропитано нежным жирком, там, наверное, какие-то особые ферменты, загривочные липолитические, я несу такую ахинею на одном дыхании, но очень уверенно, в этом вся суть, замешанная на профессиональной выучке, а для проверки и выверки есть научные консультанты, понятно, если материал не в номер и можно с ним не спешить, а таких материалов большинство, мы за жареными фактами не гоняемся, мы не буржуазная пресса, нам требуются, как говорит генерал, не сомнительные новости (будто новости бывают такие и сякие), а проверенные и продуманные факты, хоть бы кто-нибудь мне объяснил, что это значит,- но тут в дверь постучали, и я, сдавленно прошипев "пока", тихо положил трубку на рычаг. Раздался стук погромче, дверь распахнулась, и кто-то нескладный рухнул в комнату, споткнувшись о лежащего на пороге пса.

Я встал из-за стола и подошел к таинственной фигуре. Она уже поднялась и отряхивалась. Она глядела на меня укоризненными глазами Саши Могилевского. И на ней была куртка Саши Могилевского, худшая из всех курток, какие можно купить в московских магазинах.

Пес лежал у двери, недовольный тем, что об него споткнулись.

Может быть, он переживал также из-за того, что теперь ему надо сторожить двоих, а не одного, за то же содержание.

Саша посмотрел на меня, потом на пса, потом опять на меня и расхохотался. Подошел к сенбернару, потрепал его по загривку, провел ладонью по морде, и пес позволил ему все это! Я молчал. Ненавижу всякое неравноправие. Если ты суров, то будь суров со всеми.

Почему Могилевскому можно, а мне нельзя?

- Что ты так мрачен, узник любопытства? - поинтересовался Саша и опять закатился смехом.- Король репортажа в плену у диких зверей. Не выпускают тебя на волю?

- И тебя, дурака, не выпустит,- мрачно огрызнулся я.

- И меня не выпустит,- согласился Саша.- Никого не выпустит, даже отца родного. Это я его выпущу, а не он меня. Хочешь гулять, умница? - обратился он к сенбернару. Тот легонько взвизгнул и поднялся на ноги, преданно глядя на Могилевского. Понимает же, подлая душа, по-русски, а притворяется дурачком. Ух, это мне английское воспитание!

- Хватит бурчать,- сказал мне Могилевский.- Ищи его сбрую.

Пока мы шарили по комнатам в поисках ошейника и поводка, Саша рассказал мне, что весь оргкомитет ищет сэра Вилли и не может найти, что из отеля уже сообщили об отсутствии Бризкока, а он, Могилевский, прибыл сюда в качестве освободителя узников и разрушителя темниц только потому, что знает мою, короля репортажа, настырность и широко известную способность попадать в неприятности, западни и сомнительные положения. А памятуя о собаке и коте, можно держать пари, что неприятности будут.

- Кстати, о коте,- сказал Саша, застегивая ошейник на могучей шее смирно стоявшего сенбернара.- Собака без него не гуляет, только вместе. Насколько я информирован, сей меньший брат имеет обыкновение путешествовать и прогуливаться в корзинке. Надо полагать, в этой, поскольку другая мне не попадалась.

Могилевский сунул мне в руки плетеную корзинку - с такими, только попроще, ходят у нас по грибы; на дне лежал голубой матрасик с вышитой шелком монограммой - я плохо разбираюсь в латинской вязи, но буква "О" там была определенно. Как только корзинка оказалась у меня в руках, из спальни, лениво передвигая длинными лапами, вышел серый кот, окинул нас скучающим взглядом, зевнул, потянулся, высоко задрав хвост, и сиганул на матрасик с вензелем. Саша пристегнул к ошейнику пса поводок, сенбернар, наш друг отныне, огляделся, удостоверился, что кота не забыли, и сам шагнул к двери, увлекая за собой Могилевского. Выйти из номера оказалось до смешного просто.

Нас никто не остановил. Мой синий костюм и клоунская курточка Могилевского вполне подходили для выгула собак - так, наверное, решила челядь в вестибюле, провожая нас профессиональными взглядами. Пес не обращал ни на кого внимания, а кот, по-моему, хотел сказать что-то язвительное, но поленился. На руках у персонального носильщика зря трепаться не станешь. Это унижает достоинство. Кот молчал, и с каждой минутой он нравился мне все больше.

У дверей гостиницы стоял на страже провинциальный гений, Уотсон и Крик. Он охранял Сашины фотопринадлежности. И глядел он на меня с таким же недоверием, как Бернар, когда я, незваный, ворвался в номер сэра Уильяма.

Оказывается, кандидат приехал вместе с Сашей, но внутрь его, конечно, не пустили. С таким галстуком не пустили бы даже в гостиницу "Алтай" для приезжих героев труда. С таким галстуком можно ходить разве что в Париже, где никто не обращает внимания, в каком ты галстуке, и в галстуке ли вообще, и есть ли на тебе штаны,- я это знаю из художественной литературы.