Геворг Марзпетуни - Григор Тер-Ованисян

— Да, помню, никто из них не пришелся мне по сердцу. О, как я жестоко наказана за свою гордость…

— Царица, если ты волнуешься, прикажи мне замолчать.

— Нет, Седа, говори, но не начинай так издалека.

— Так надо, дорогая госпожа, лучше рассказать все по порядку, чем торопиться и не упомянуть о главном.

— Ты, верно, хочешь, чтобы я заснула, не дослушав главного? — улыбнулась царица.

— Нет, я… все расскажу, — произнесла Седа, улыбаясь через силу.

— Поняла, поняла твою хитрость. Добрая женщина, как ты заботишься обо мне!.. Но все равно я не буду спать в эту ночь, а поэтому расскажи все, что знаешь. Я жду.

— Итак, милая царица, ты отказала всем женихам и этим повергла нас в печаль. Мать твоя была недовольна тем, что князь предоставил тебе право выбора. Да и я, что греха таить, была согласна с княгиней. Но отец твой качал головой и говорил: «Моя Саануйш выберет себе достойного жениха. Ее супруг, вероятно, будет иметь титул выше княжеского».

— Несчастный! Он предвидел мою судьбу… Но если бы он мог также предугадать, что этот жених, имеющий титул выше княжеского, принесет ему, моему бедному отцу, такое несчастье…

— Прекратим беседу. Как бы я осторожно ни говорила, я взволную тебя. Ты не можешь слушать спокойно. Хочешь, я расскажу тебе об умерщвленных мучениках Давиде и Гургене, князьях Гнуни? О, какая это потрясающая и вдохновенная повесть… Это произошло в Двине, восемь лет тому назад, по приказанию Юсуфа, этого исчадия ада.

— Продолжай, Седа! У меня нет желания слушать рассказы об убийствах. Продолжай, я буду молчать.

— Хорошо, посмотрим… Итак, пророчество князя сбылось. Помню, как сегодня. Счастливые то были дни… и вот они прошли. Но что не проходит в этом мире? «Суета сует и всяческая суета», — сказал Соломон.

— Как ты медленно рассказываешь, Седа!

— Сейчас, сейчас, моя повелительница, больше не буду медлить, — сказала Седа, тоже улыбаясь. — Но не томись, если я начинаю издалека. Что делать? Не могу забыть этих памятных событий.

— Говори, мне не скучно.

— Да, когда царя Смбата распяли перед Двином… какие тяжкие дни нам пришлось пережить, даже вспомнить страшно… Тогда царевич Ашот находился еще в Утике.

— Опять Утик? Ах, Седа, не произноси этого названия, я не хочу его слышать…

— Царица…

— Пусть сгинет Утик, чтоб мне не слышать больше о нем! — воскликнула царица, и от внутреннего волнения так изменилась в лице, что Седа съежилась, как человек, совершивший преступление. Она умолкла и робким взглядом следила за Саакануйш. Царица не смотрела на кормилицу. Ее прекрасные, тоскующие глаза были устремлены в окно, сквозь которое проникал в комнату молочный свет луны. Казалось, царица разглядывала лунные блики на оконной нише, смотрела на смутно виднеющиеся вдали темные горы. Но это было не так. Она не видела ничего. Сердце ее было взволновано, душа смущена, а мысль витала в темном, пустом пространстве. Неясные картины ее горестей не занимали ее. Мысленно она была в темной, беспросветной дали, где царили одиночество и молчание.

Царица долго оставалась в таком состоянии. Наконец она глубоко вздохнула. Утомленная, как, после тяжелого труда, она посмотрела на Седу и кивнула головой. Бедная кормилица, не дыша, скрестив руки на груди, смотрела на царицу. Ей казалось, что ее любимая Саануйш, не имея сил вынести тяжести горя, сходит с ума. Она растила ее бережно и нежно, словно прекрасную лилию в царском цветнике. Только весенний ветерок мог касаться и колыхать ее, только утренняя роса могла омывать ее лепестки. И вот этот цветок, эта белоснежная лилия сломлена жестокой бурей, ударами тяжкого горя. «Как перенести ей это?» — думала Седа. Заметив устремленный на нее безмятежный и спокойный взгляд царицы, Седа перевела дух и опустила руки.

— Продолжай, Седа, — сказала царица мягким, умиротворенным голосом.

— Продолжать? Но… не знаю, не помню, где я остановилась… Меня так смутило твое волнение…

— Ты рассказывала о царе Смбате и о том, как его распяли перед Двином.

— Да, вспомнила, но зачем говорить?.. Моя царица, мой ангел, ты огорчаешься. Твоя Седа постарела, рассказы ее причиняют тебе боль. Что мне делать?

— Нет, Седа, так лучше. Я теперь вижу, что твой рассказ помогает мне. Это хорошо. Я, вероятно, скоро примирюсь со своей участью. Продолжай!

— Конечно, конечно, нельзя же все время страдать. Бог никого не создал для страданий. Мой ангел, отпей немного сока, он успокоит тебя, — сказала Седа, осмелев от слов царицы, и, встав с места, принесла ей питье. Царица нехотя выпила и, чтобы не огорчить Седу, не выказала своего недовольства. Вернув чашу, она оперлась о бархатные подушки и продолжала молча слушать рассказ.

— Итак, этот ужасный, позорный удар обрушился на нас. Нашего святого, доблестного государя распяли на кресте перед самой столицей. Если б армянские князья объединились и поддержали своего героя-государя, они общими силами могли бы противостоять врагу родины. И не случилось бы несчастья, если бы изменник Гагик Арцруни, ослепленный тщеславным желанием царствовать, не присоединился к востикану Юсуфу, лютому врагу нашей родины, и не удвоил бы его губительной силы. Он помог Юсуфу вторгнуться в нашу страну; гибли армянские воины, превращались в руины замки и дворцы. Все это видел доблестный царь, находящийся в крепости Капуйт. Враг был бессилен взять крепость. Но царь не мог равнодушно смотреть на тысячи жертв, на беспрестанно льющуюся кровь. Он сказал: «Враг преследует только меня. Неужели я допущу, чтоб родина моя погибла? Не лучше ли спасти ее своей кровью, раз изменники-князья притупили наши мечи и мы силой оружия не можем противостоять врагу?» Он вышел из крепости и отдал себя в руки врага, совсем как Христос, учитель любви и мира, отдал себя дикой, озверелой толпе, чтобы быть позорно распятым на Голгофе…

При этом присутствовал и Гагик Арцруни, армянский Иуда. Нет, его нельзя назвать даже Иудой. У Иуды была хоть какая-то совесть. Когда Иуда понял, что предал своего невинного и доброго учителя за тридцать сребреников, он повесился. А Гагик Арцруни, увидев, что самоотверженный и храбрый царь погиб от руки врага, сел на лошадь и поспешил в свою страну, чтобы там увенчать себя короной, полученной от Юсуфа и проклятой народом. И это чудовище еще живет на свете, устраивает в Васпуракане празднества, а на острове Ахтамар воздвигает, говорят, великолепный храм. Зачем? Неужели он хочет усыпить гнев предвечного или спасти себя от проклятий будущих поколений? Почему, о милосердный господь, ты не разрушишь над ним церковные своды? Неужели ты примешь молитвы и литургии, которые будут служить тебе в храме, воздвигнутом рукой изменника?..

Воспоминания растревожили Седу. Губы ее задрожали.

— Род Арцруни богат изменниками, — сказала царица, — добра ждать от них нечего. Меружан Арцруни вступил в сговор с Шапухом, чтобы уничтожить христианство в Армении и похитить престол у Аршакуни. Но тогда народ был силен, и изменник был жестоко наказан. Ваче Арцруни со своими сторонниками присоединился к Враму и, предав армянского царя Арташира, погубил царство Аршакуни. А теперь Гагик Арцруни вступил в союз с арабами в надежде уничтожить все, что имели Багратуни, — и только потому, что царь Смбат не отдал ему Нахиджеван, который является родовым владением сюнийского князя Смбата. Не надо волноваться: не может шиповник приносить виноград, а терновник — смоквы.

— Как же не волноваться, когда видишь, что после всех этих преступлений он собирается воздвигнуть себе памятник для обмана грядущих поколений?

— Его храм не будет стоять вечно, — сказала царица, — но имя предателя останется за ним навсегда. Гагик позаботился о своем имени. Говорят, монах из его рода, Фома Арцруни, пишет историю дома Арцруни. Конечно, этот монах причислит своего родича к героям. Но напишут и другие, Седа. Правда обнаружится. Однако о чем мы с тобой говорили?..

— Я рассказывала о том, как твой супруг-герой, услыхав о мученической смерти своего отца, царя Смбата, о падении Ерынджака, о взятии в плен Юсуфом сюнийской княгини и других знатных женщин, с быстротой молнии спустился в Багреванд. Он был охвачен пламенной жаждой мести. Надо было видеть его, когда он с войсками проезжал через Гардман. В те дни ты с матерью-княгиней гостила в Хачене. Подобно горному потоку, подобно весенней грозе, пронесся он через наши равнины. Войско его было невелико, всего шестьсот человек, но каждый из них победил бы сотню арабов. Все воины были высокие, статные, в броне, они были вооружены железными щитами, могучими копьями, тяжелыми мечами. Глаза их метали искры. А сам царевич!.. Разве я в состоянии его описать? Он был как древний бог. Когда трубы возвестили о появлении царевича и он на сюнийском коне подъехал с передовым отрядом к крепости, Гардман дрогнул. Народ, затаив дыхание, следил за ним. И сколько уст в эту минуту благословляли его, желая ему удачи!