Фотограф - Владимир Сотников

Его дом был наполовину охвачен огнем. Пламя гудело над крышей и как жидкость, медленно расплывалось по стене. Из крайнего окна вырывался сноп огня - и вдруг лопнули остальные, освобожденные языки пламени, вырвались с потоком искр. Казалось, внутри дома бушевало какое-то горящее чудовище, и его щупальца корчились, вытягивались вверх сквозь пустые окна.

Ронин рванулся к дому, но даже на большом расстоянии раскаленный жар ударил в лицо, остановил. Он отпрыгнул назад, к Анне, почему-то испугавшись за нее, обхватил за плечи, приговаривая: "Не бойся, не бойся, уже все - уже ничего нельзя сделать..." Она в немом ужасе прижала ладони к щекам.

Поодаль, у начала деревенской улицы, мельтешила группка местных. Перебегали с места на место, толкались. Звякали ведра, мелькали лопаты. Но люди не приближались к горящему дому - понимали, что бесполезно. Тем более что остальные дома стояли далеко и пожар им не грозил. Один мужик только подбежал к бане - ближайшему строению - вылил на её стену ведро воды и махнул рукой. Ничего, мол, не загорится. Далеко.

- Вы хозяева, что ли? - крикнул этот мужик Ронину. - Чего загорелось-то?

Ронин пожал плечами. Мужик подошел ближе.

- Послали мы звонить пожарникам. Пускай приедут, хоть узнают. - Мужик заглядывал Ронину в лицо, наверное, удивляясь его спокойствию. - Хорошо изба стоит, далеко от всех. Мы смотрим - замок всегда. Значит, есть хозяева. Дача, что ли? Дача не дом, ещё купишь - у нас продаются две избы. А что раньше не приезжали?

- Приезжали. Редко.

- Значит, не так она и нужна, дача-то.

Ронин кивнул. Уже не нужна.

- А как баня - не загорится? - спросил он.

- Не должна. Да мы смотреть будем - если что, потушим.

Ронин с Анной обошли кругом горячий воздух, сели на порог бани.

- Ну, вы тут горевайте, а мы там, - мужик махнул рукой, - скоро пожарники приедут.

Дом словно раздувал изнутри себя огонь, выдавливал его через пустые окна. Тонкие рамы быстро сгорели, осыпавшись с искрами вниз.

"Так заполняется пустое время прошлого. Огнем. И сгорает. Не выдерживает время пустоты". - Эти слова Ронин словно услышал внутри себя.

Он почувствовал, как дрожит Анна.

- Страшно, - прошептала она. - Все видишь и не понимаешь, что это такое.

- Не понимаешь, что это такое, - закрыв глаза, повторил Ронин. Останется только пожарище. Как последний снимок.

И тут Анна не выдержала и заплакала. Сквозь всхлипы прорывались слова:

- Хоть сейчас ты можешь прекратить... Загонять себя в этот тупик... Какой снимок? Какой снимок...

- Я никому себя не навязываю! - вдруг громко и отчетливо оборвал её Ронин. - И не надо мне ваших отражений!

Почему он так сказал? Ронин с удивлением прислушивался к внутреннему эху от последнего слова.

- Каких отражений? - испуганно отдернулась от него Анна.

Ронин взглянул в её блестящие глаза и выдохнул, резко очертив рукой пространство перед собой:

- Всех! Всяких! Твоих, чужих, предметных, невидимых... всех.

Он опустил голову, пробормотал:

- Тебе сейчас лучше уехать. Я догоню... завтра.

- Но я не могу оставить тебя таким! - встрепенулась Анна.

- Ничего, - уже спокойно сказал Ронин. - Все равно мне надо остаться... пока догорит.

Анна молчала. Наверное, понимала, что надо согласиться.

12

Он провожал её к дороге и даже невольно тянул за руку, словно старался быстрее вывести из горячего воздуха, подальше от пожара. На первой же попутке она уехала к станции.

С этой минуты Ронину стало казаться, будто он раздвоился. Потому что, как во сне, видел себя со стороны. Вот он вернулся к бане, опять сел на тот самый порожек, так же стал смотреть на горящий дом. Увидел, как проехала мимо пожарная машина, не останавливаясь. Странно. Наверное, направилась к речке - за водой. Вернулась. Пожарные не спеша размотали толстый рукав. И стали ждать, пока пожар начнет затихать, чтобы потушить его остатки.

К вечеру пожарные уехали. От торчащей на месте дома печки и груды обугленных бревен расползался по оврагу удушливый пар.

Ронин напился воды из родника, с трудом добрел до бани и, как тяжелый багаж, взвалил себя на полок. Он не спал, а медленно, как пар за окном, растворялся в воздухе, в пространстве.

13

И назавтра, когда Ронин шел пешком по прямой полевой дороге, он думал о себе как о другом человеке, который находится где-то далеко и знает об идущем, и ждет его возвращениия.

В московской квартире он пробыл недолго. Взглянул на телефон, на висевшие по стенам фотографии. Одну из них - окно деревенского дома перевернул к стене. Помылся, переоделся, попил чаю. Все это делал не спеша, но и не тратя лишнего времени.

И когда уже смотрел на облака сверху, через иллюминатор самолета, Ронин подумал, что сейчас время идет так, как надо. В одном направлении как и этот самолет. Хотя и кажется, что он висит на одном месте.

14

Гора, как губка, впитывала свет. Полутени её поверхности с мягкими очертаниями скал, курчавым кустарником были так ясны скозь чистый промытый воздух, что хотелось протянуть руку - дотронуться. Коричневый, лиловый, желтый, - смешивал Ронин цвета с каким-то восторгом своего тайного союзничества с горой, которая не давала возможности человеку назвать свой цвет. Бедный, бедный человек, думал Ронин, - не все ты можешь. Рисуй, описывай, снимай - а этот восторг остается только в живом взгляде. Гора сильнее. Как в насмешку над человеком, она изобразила на своем склоне человеческий профиль, запрокинутый в небо - взгляд в бесконечность. Смирись, гордый человек, молчи и - смотри.

Ронин вздрогнул от своих мыслей, будто почувствовал: он не первый и не последний, кто думает так, глядя на эту гору.

Пустынно было вокруг. Как хорошо, что не лето, пустынный октябрь, вдруг открывший яркую зелень кипарисов, бесконечность упавшей листвы никто не замечает её летом. Как много её, уставшей, сравнявшей все неровности пляжа своей желтизной. И опять понадобилось название цвета, подумал Ронин, а нет его, нет слов, которые могут что-то обозначить. Одинокий фотограф стоит на набережной, расставив треногу своей ловушки...

Край воды у ног легонько покачивался, высвечивая камешки. Самый лучший проявитель, - подумал Ронин.

Он вошел в воду. Словно разорвалась и лопнула в воздухе тонкая струна или паутинка. Ронин услышал этот звук и почувствовал, как внутри растворилось и отпустило напряжение. Острый холодок больно кольнул в груди и сразу разнесся по рукам. Он хотел плыть, но руки сами прижимались к телу, локтями к груди, словно удерживали холодную колючую тяжесть. Шевелились только кисти рук. Ронин ушел под воду вертикально, чужое пространство сжало его со всех сторон. Он толкнул ногами дно - раз, другой, поворачиваясь к берегу. Ноги уже шли по дну - Ронин с трудом выбрался на берег и опустился на камни. В груди была пустота, холодная и уже совсем не болезненная. Дыхание остановилось. Это не я, - подумал Ронин в кромешной черноте, и вдруг она раскололась, взорвалась ослепительным, холодным светом.

Маленький мальчик стоял в окне, прижав к стеклу неподвижную ладонь. Взгляд наконец вернулся к нему.

Фотограф с набережной с удивлением смотрел на человека, в странной позе прилегшего у самой воды. Через пять минут фотограф спустился по ступенькам, пошел по гальке, окликнув несколько раз: "Эй!"

Неподвижными, застывшими глазами Ронин смотрел в небо - куда был обращен человеческий профиль горы.