Портреты - Сергей Белкин

Имя и отчество лысого, обзьяноподобного преподавателя машиностроительного черчения, инженера из ПКТИ, заросшего волосами настолько, что он летом, когда носил рубашку с коротким рукавом, стриг руки до середины плеча, память не сохранила, а вот фамилию к вашему и моему удовольствию я вам таки скажу: Мурахвер.

АКТИВНЫЕ РОДИТЕЛИ

ИЛИ

СТРЕМЛЕНИЕ К ОБРАЗОВАНИЮ

С восьмого класса начинаются массовые разговоры о том, кто куда будет поступать.

Говорим об этом не только мы, дети, но и - даже в большей степени - наши родители. Активно обсуждаются прецеденты - кто, когда, куда поступил в прошлом.

Наша семья дополнительно располагает информацией из 37-й школы - Павлик уже поступил. Да и не куда-нибудь, а на физический факультет МГУ! Это гордость такого качества и количества, что мне ее хватает до сих пор!

Анализируются способы подготовки в ВУЗ. Тема репетиторства имела место, но не была столь распространенной и откровенно обсуждаемой. Об этом говорили только с близкими. Все-таки, это был, наверное, незаконный заработок, да и для учеников занятия с репетитором были чем-то скорее стыдным, чем предметом гордости. Считалось, что умный сам способен подготовиться.

Вообще, общение наших родителей друг с другом всегда было очень интенсивным. Конечно, были более активные родители и менее активные. Определялось это, конечно, в первую очередь, характером, а также их занятостью.

Так, например, папа Саши Красильникова - Давид Маркович Гринберг - приходил в школу практически ежедневно. Он был очень занятым человеком - врачом психиатром в Костюженах, где они и жили всей семьей - но он настолько интересовался учебой своего сына, что находил время часто заходить в школу, поговорить об успехах Саши, пообщаться с его друзьями, среди которых одним из самых близких был я.

Успехи Саши в учебе достигали, иногда, нескольких двоек в четверти, поэтому, чтобы быть переведенным в следующий класс папе приходилось неустанно контролировать весь процесс.

Саша вовсе не был дураком. Лентяем он, конечно, был, но ведь Давид Маркович, казалось бы, преодолевал этот его недостаток тем, что все время заставлял его что-то учить и сам порой садился и диктовал ему диктанты, задавал и решал с ним задачи - все без толку. Загадку Сани Красильникова я так и не разгадал до сих пор. Я довольно часто ездил к ним в гости в Костюжены. Это было далеко за городом, восьмой автобус шел от Киевской до Костюжен около сорока минут, а иногда и дольше. Я много раз оставался у них ночевать и хорошо помню очень приятную, необычную обстановку в их доме. Сначала они занимали половину старого одноэтажного особняка, потом переехали в весьма тесную двухкомнатную квартирку.

Мы с Саней вместе учили уроки, играли, слонялись по Костюженам - и это было самое интересное. Костюжены были огорожены от остального мира высокой каменной стеной, за которой располагался целый городок, являвшийся психиатрической лечебницей и домами для ее сотрудников. Сумасшедшие там свободно ходили по дорогам, заходили в магазин, посещали местный клуб-кинотеатр. Буйных, конечно, держали взаперти, а тихие фланировали, как мне казалось, по всей территории. За ними было интересно - и страшно - наблюдать.

Среди психов были и весьма примечательные личности, как, например, Святополк-Мирский, разносивший по домам газеты. Он владел многими языками, как, кстати, и Давид Маркович, выписывавший всякие "Москоу ньюс", "Нувель де Моску" и так далее, поэтому, принося их домой, Мирский обязательно давал краткую характеристику номера на языке оригинала. Внешне же Святополк-Мирский был отвратителен, грязен и вонюч.

Среди активных родительниц была, конечно, Клара Моисеевна Хинкус. Хинкусы жили прямо напротив школы. Теперь эта часть Киевской занята огромным зданием первой городской поликлиники, а раньше там были одноэтажные домики, в которых проживало множество народу.

Особенность Кишиневских дворов в том, что с улицы вы видите только ворота и три-четыре окна одноэтажного домика. А вот войдя во двор, в обнаруживаете длинную вереницу, чаще всего, беспорядочно прилепленных друг к другу домишек, вереницей уходящих куда-то вглубь, перпендикулярно улице. В таком дворике насчитывалось по двадцать-тридцать номеров квартир, половина из которых были, вдобавок, коммуналками.

У Хинкусов, впрочем. квартира окнами выходила на Киевскую и считалась, по тем временам, неплохой. Папа Гали был частным зубным врачом. Его кабинет и приемная были здесь же. Стояла бормашина, стеклянный шкаф со всякими пузырьками и инструментами, какие-то муляжи зубов и челюстей.

Мы довольно часто бывали у Гали Хинкус дома - дни рождения, прочие праздники, просто так могли забежать. Клара Моисеевна не работала, жила рядом, поэтому могла проводить в школе довольно много времени, что она и делала.

К сожалению, это не спасло Галю от двух сотрясений мозга. Одно из них произошло следующим образом. Лева Никандров бросил в меня веник. Веник, в соответствии с законами аэродинамики, полетел твердой рукояткой вперед. Я успел нагнуться и веник просвистел над моей головой прямо в переносицу ничего не подозревавшей несчастной Гале, стоявшей за моей спиной. Она рухнула. как подкошенная. Как произошло другое сотрясение я не помню, но по сумме двух попыток Галю удалось освободить от выпускных экзаменов. Ей просто выставили годовые оценки в аттестат. Мы ей, конечно, очень завидовали.

Галя "с пятого класса мечтала стать микробиологом" - это точная цитата из Клары Моисеевны. Со второго класса Галя собиралась эмигрировать во Францию и нарожать там детей, потому что "французская нация вырождается, и за каждого ребенка там хорошо платят". Мысль о том. что Галя Хинкус собирается рожать французов очень веселила весь класс. На самом же деле, мы были чисты и наивны и просто - не всегда осознанно - повторяли что-то, услышанное от взрослых. Хотелось ведь казаться и поумнее, и попрактичнее, и поосведомленнее, и повзрослее.

СТОРОЖА И ТЕХНИЧКИ

Казалось бы, что этот контингент школьного персонала не играет сколько-нибудь значительной роли. А вот в моем случае это не так. Может быть, это потому, что я жил в соседнем со школой дворе и школьный двор был как бы продолжением нашего двора. Поэтому общение со сторожами было регулярным и носило характер вечной вражды.

Жили сторожа и технички во флигеле во дворе школы. Основа конфликтов состояла в следующем.

Во-первых, огромный школьный двор с оборудованными спортивными площадками пустовал во второй половине дня и в выходные, на каникулах и т.д. Нам хотелось там играть. Сторожа нас гоняли, ссылаясь на запрет директора школы. Во-вторых, предметом вожделений были абрикосы, вишни, черешни и прочее, что росло на пришкольном участке. Мы хотели своровать, сторожа хотели защитить, тем более, что это был их законный приработок.

Бадя Федя

Худой, со страшным лицом, очень злой и почти всегда пьяный. Мы его боялись. Он нас ненавидел: имел место случай, когда он гонялся за нами с топором в руках, пребывая при этом в явно невменяемом состоянии. Не догнав, он швырнул топор в Алика Катенсуса - топор просвистел над плечом, едва не коснувшись головы.

Илларион

Бадю Федю сменил Илларион. Он был огромного роста и тоже весьма агрессивный. Приехал он с Западной Украины вместе со взрослым сыном, которого выслали оттуда за какие-то правонарушения. Нам он рассказывал об одном - систематической краже удочек, донок и прочих рыболовных снастей. Формулировалось это так: "Пойдешь на рыбалку - считай минимум две донки есть". Накопив изрядное количество рыболовных принадлежностей, он открыл подпольный пункт проката. Кажется, за это его на какое-то время и выслали.

Мариора

Иллариона сменила Мариора. Ее называли Мариора-большая, чтобы отличить от другой Мариоры, бывшей безусловно гораздо меньшего размера. Мариора была действительно огромной, толстой бабой, бывшей до этого уборщицей.

Самая, пожалуй гнусная и лживая из всех. Одной из ее пикантных отличительных особенностей было то, что она, в отличие от предшественников ругалась не только по-русски и по-молдавски, но и по еврейски: "киш ман поц" и "киш ман тухес" не сходили с ее языка.

Да еще и произнесенные с молдавским акцентом.

С ней связан один весьма памятный эпизод. Во двор пригнали старый, списанный грузовик. Какие-то шефы*) школы его подарили. Он стоял во дворе все лето, никак не использовался и постепенно разворовывался. В конце концов он превратился в обглоданный остов. Валявшиеся в его кузове старые покрышки были разбросаны вокруг. Надо сказать, что ни я, ни мои друзья к этому не имели никакого отношения. Это делали люди постарше и поопытнее. Тем не менее в начале учебного года Мариора донесла директору школы, что машину разворовал именно я. По этому поводу директор потребовал вызвать в школу моего отца.