Точки над Ё - Наталья Нестерова

– Благодарю за доверие, Семён Викторович. Постараюсь, рассказывая о книгах, которые не стоят потраченных на них денег, найти обтекаемые выражения, вроде «у этого произведения будет свой читатель» и в таком духе. – (Костя, спасибо за подсказку!) – У меня есть только одно условие... просьба... предложение...

Наметившийся к вылезанию волевой «рог» опадал на корню, вял, и мне потребовалось собрать всё скудное мужество.

– Не понял. Ты о чём, Ася?

– Пожалуйста! Давайте сделаем передачу, помогающую больным детям, которым нужна дорогостоящая операция или лечение. Семьям, потерявшим кормильца, родителям, чьи дети показывают уникальные возможности в той или иной области, а средств отправить их на дальнейшее обучение нет. Откроем счета в банке, скажем: «Дайте хоть десять рублей, и они спасут пятилетнего малыша от рака крови. Хоть рубль – и ваше пожертвование откроет современному Ломоносову дорогу в науку. Отдав малое, вы навсегда оставите за собой...» и так далее. В эфире назовём имена жертвователей и перечисленные суммы.

– А что мы с этого будем иметь? – спросил продюсер.

Не меня спросил, а самого себя. Включил мысленно бизнес-калькулятор.

– Мы будем иметь славу и почёт людей, которые спасают детям жизнь или обеспечивают гениям будущее, – пламенно заверила я.

– Чего? А? – отвлёкся от своих подсчётов Семён Викторович. – Что вы сказали? Ерунда. Ася, извините, я ещё не достиг того возраста и того капитала, чтобы пускать бизнес под откос благотворительности. Но есть варианты. Передача, у которой анонсы в начале, в финале и через каждые пять минут: «При поддержке администрации области». Могут клюнуть, администрация по нынешним временам – завидная крыша. Опять-таки местным олигархам пропиариться возможность.

– Семён Викторович! – Я была готова броситься ему на шею.

– Ничего не обещаю! – продюсер поднял руки. – Надо обмозговать. С вами-то мы договорились? Вот и лады. Первые книжки уже доставили, спросите шеф-редактора.

Он поднялся из-за стола, протянул мне руку:

– Всего доброго, Ася! Дерзайте!

Я попрощалась и ушла.

По дороге домой я успокаивала себя: какая-никакая, а прибавка к жалованью. Две передачи – это уже солидно, тем более для внештатного сотрудника. Не догадалась намекнуть Семёну Викторовичу, что меня переманивают к конкурентам. Это был бы чистейшей воды шантаж, потому что от предложения другой радиостанции я решительно отказалась. Ведь там не будет Кости, а куда я без него? Продюсеру про мои отказы и мотивы знать и не обязательно. Однако для шантажа необходимо иметь здоровую долю нахальства, замешанного на умении врать. Подобными несимпатичными, но крайне полезными качествами я не обладаю.

Около своего подъезда я вспомнила, что собиралась навестить заболевших родителей. У мамы и папы грипп уже в незаразной форме. Желудок голодно свистнул – бабушка вкусный обед приготовила, а у родителей в лучшем случае меня угостят сиротским супчиком. Но если поднимусь домой, пообедаю, не успею к родителям и в театр. Вздохнув тяжело, я развернулась и пошла к автобусной остановке.

Мама и папа очень любят друг друга и свою работу. Меня, безусловно, тоже любят. За родную дочь пошли бы на плаху, отдали органы для пересадки и жизнь в целом. Но их взаимная любовь – глубоко внутренняя. Любовь ко мне – снаружи. Просто не хватило места внутри, душа у человека ведь не резиновая. Когда я засиживаюсь у них, предлагают заночевать, искренне предлагают. Но я знаю, что помешаю, создам лишние хлопоты, сломаю привычный ход вещей, поэтому отказываюсь и возвращаюсь домой ночью. Папа обязательно позвонит: благополучно ли добралась.

Родители встретили меня, поднявшись с кровати. Мама в халате, наброшенном на ночнушку, папа в пижаме.

– Не целуемся, – замахали руками и захлюпали носами.

Я отправила их обратно в постель. Они лежали на большой кровати, по сторонам которой находились тумбочки, заваленные книгами, журналами, лекарствами, кружками с питьём. Было что-то щемяще-трогательное в их совместном хворании. Как зримое исполнение обещания, данного в ЗАГСе при регистрации брака или в церкви при венчании – быть вместе в радости и в горести, в болезни и во здравии.

Мама никогда не отличалась любовью к домоводству, а тут и вовсе запустила квартиру. Гора грязной посуды в мойке, кругом пыль и беспорядок. Еда отсутствует, даже бульончик не сварен. Мама убеждена, что во время болезни надо голодать, только много пить. Впрочем, когда человек здоров, по маминому мнению, ему тоже следует обходиться минимальной биологической нормой. Мамина норма – это третья часть моего рациона. Со спины маму и папу можно принять за подростков, меня – за пятидесятилетнюю тётку.

В холодильнике я обнаружила курицу и набор замороженных овощей. Поставила варить супчик и принялась за уборку. Кухня, ванная, туалет, большая комната... Переселила родителей на диван, закрыв дверь в спальню, проветрила комнату, сменила постельное бельё, вымыла пол. Родители смиренно два с половиной часа терпели уборку, хотя считали её необязательной, лучше бы дочь пообщалась с ними, поговорила. И стоит ли перемывать всю груду грязной посуды, если нужны всего-то одна-две тарелки.

Однако суп ели с большим аппетитом и пили чай с тортом, который я купила по дороге. Мы обсуждали сегодняшнюю передачу, родители стараются не пропускать моих эфиров.

– Бранная лексика, – одобрил папа выбор темы, – смелый ход и оправданный. Всё равно ведь сквернословят, так пусть хоть культурно. Ты знаешь, что древнерусский глагол «блядити» имел невинное значение «ошибаться, заблуждаться»?

– Я-то знаю, – кивнула я, посмотрев на маму. – А также значение «лгать и пустословить».

– Виктор! Ася! Попрошу вас!

У мамы стойкая непереносимость матерных выражений. Потому что мама всю жизнь имела дело с малышами, а в их устах нецензурщина свидетельствовала о перекосах воспитания.

Маму волновала девочка Настя, разговор с которой неожиданно возник в финале передачи.

– Не только подростков, – говорила мама, – но и дошколят глубоко травмирует, когда родители расходятся. Приводят ребёнка в группу, а он как взбесившийся, ничего не слышит, никого не слушается. Наказываю – сажаю в сторонке на стульчик: «Ты отвратительно себя ведёшь и не будешь участвовать в наших занятиях». И через минуту у мальчика взрыв рыданий: «Меня папа бросил, и вы не берёте!» Или другая реакция – девочка-веселушка вдруг приходит вялая, заторможенная, точно сонная, хотя не больна. Начинаю с ней говорить, оказывается, родители расстались, и глупышка думает, будто из-за того, что она плохо себя вела.

Мамины воспоминания – все из периода работы воспитательницей. Став директором детского сада, мама больше занимается административной работой и, похоже, тоскует по прежним временам. Нынче в садики, как тридцать лет назад, опять не попасть. Записываются в очередь, когда ребёнок только на свет появился. Мама могла бы на взятках озолотиться. Она пользуется дефицитом, чего таить. Но не в личных целях. Берёт вне очереди ребёнка, чей родитель благоустроит прогулочную площадку, или ограду поправит, или ковровое покрытие заменит, или старые матрасы на кроватках поменяет. Мамин садик бюджетный, государственный – мечта родительская. Частные дошкольные заведения, которые стали появляться не так давно, сравнения не выдерживают. Мамины выпускники в школу, в первый класс приходят, умея читать, писать, правильно держать ручку, имея навыки общения и гигиены. Учителя сразу определяют – ребёнок из детсада номер восемь – и радостно переводят дух.