Как писать книги - Елена Хаецкая

Еще раз повторю, если вы, автор, запятых и тире сами не расставите, где сочтете нужным, — их расставит за вас злой корректор. Ну или слишком ответственный (и злой) редактор. Но они не станут вникать в интонационный рисунок фразы, им не за это платят их маленькую зарплату.

Да, автор, в общем-то, не обязан знать всякие тонкости, вроде «постановки запятых при детерминанте», это уж действительно пусть разбирается корректор. Но если автор позволяет себе разделять запятой подлежащее и сказуемое, если он не знает, что «будто бы» не пишется через дефис — нигде и никогда, если ему лень посмотреть правописание слова «ингредиент», если он не видит разницы между «чтобы» («чтобы помнили») и «что бы» («что бы ни случилось»), если он забыл, что причастные и деепричастные обороты выделяются запятыми, что после точки слово пишется с большой буквы, а после реплики персонажа ставится запятая, — значит, этот человек относится к своему тексту небрежно. Если вы льете реактив мимо пробирки, ваш химический опыт будет некорректным. Если вы пишете, пренебрегая элементарными правилами правописания и пунктуации, — значит, никакого стиля от вас ожидать не приходится. Нет внутри чувства стиля, не постукивает волшебный барабанчик, и нота «ля» в камертоне не поет; сплошная глухота.

С помощью одного только синтаксиса можно сделать текст интересным, необычным, ярким.

«Творцы», которые «выше» синтаксиса, — жалкие дилетанты, даже не подозревающие о том, сколько возможностей они упускают. Свобода творчества начинается сразу же после того, как вы овладели ремеслом. Мгновенно. Ждет прямо за порогом, как Прекрасная Дама. Но если вы ремеслом не владеете, то пройдете мимо нее и даже не заметите.

Мне приходилось много работать с редакторами. Очень разными. Некоторые ненавидели писателей (сейчас я понимаю, что не без оснований). Другие были буквоедами и занудами. Третьи меняли «хохрики» на «бобрики», видя в том какой-то особенный смысл. И так далее. И со всеми я грызлась.

В молодые мои годы я была очень ревнивым и въедливым автором. Я писала, как считала нужным. Злоупотребляла «авторской пунктуацией». Манипулировала словами. Любила навертеть фразу подлиннее. В издательствах меня отчаянно редактировали. Я приходила посмотреть — что там сделали с моим текстом. Кричала, что «изуродовали», «изувечили», «исказили неповторимый замысел», «надругались над гениальным творением». Скандалила. Дралась за каждое слово. Далеко не всегда, кстати, была при этом права.

И вот однажды тертый калач и битый волк от редактуры, Максим Стерлигов, не поленился потратить на меня несколько часов. Он приходил с исправленной им рукописью моего романа «Ульфила» (а «Ульфилу» я переписывала четыре раза, некоторые куски — до шести раз, причем всегда от руки, поэтому считала роман совершенством). Садился, брал карандаш и стирательную резинку. И разбирал со мной каждую свою поправку, объясняя, почему он здесь считает правильным сказать так, а тут — вот эдак. Я задавала вопросы, сопротивлялась, спорила, отстаивала свою позицию, иногда меня даже трясло от раздражения и злости. Он не сердился, не втолковывал мне с высокомерным видом, что, мол, здесь должно быть так-то с исторической точки зрения (время от времени мне приходилось отбивать атаки людей несведущих, но чрезвычайно напористых, которые пытались «уличать» меня в неточностях). Он просто слушал и снова объяснял.

Это была очень хорошая школа. Я стала учиться искать баланс между усредненными, по учебнику, требованиями грамматики — и индивидуальным, авторским построением фразы и расстановки знаков препинания. То же самое касалось и словоупотребления. Главное, что я поняла: все мои авторские навороты, и неожиданные метафоры, и странные определения, и подчас шокирующее словоупотребление — все это я должна уметь объяснить и обоснованно защитить, если понадобится. Если для какого-то слова или оборота у меня не найдется аргументированной защиты, значит, лучше заменить на общепринятое.

То есть, необходимо найти тот самый баланс между неповторимо-авторским и усредненно-редакторским.

Позднее, периодически работая редактором, я сама пользовалась приемами, которые показал мне Максим. Делая работу чисто технически — подбирая синонимы к словам «был», «сказал», «пошел», ликвидируя повторы, отслеживая, чтобы у героя по ходу действия не менялись цвет глаз, рост или имя (и такое бывает, вспомним хотя бы злополучный перевод одного из «Поттеров», где Нэвилл именуется то Долгопупсом, то Лонгботтомом), — я всегда была готова объяснить автору, что и для чего я делаю. Если автор вдруг прибежит и захочет «разговора».

Я считаю, что диалог автора с редактором чрезвычайно важен для автора. Напрасно честолюбивые и высокомерные писатели, как в кавычках, так и без кавычек, считают, что пришли в логово врага, который желает лишь одного: изувечить и надругаться. Если бы они, авторы, потрудились предварительно изучить синтаксис и осознать пользу правильной пунктуации, если бы они точно знали, почему употребляют те или иные слова, а не лепили бы первые пришедшие в голову, — все было бы для них гораздо проще.

Выражаясь иначе, я — за осознанное творчество.

И осознавать это творчество я предпочитаю на уровне «молекулярном». Мне интересно исследовать язык. Это совершенный инструмент для создания художественного образа, для выражения самой сложной идеи и самого сильного чувства. Мы просто очень плохо умеем им пользоваться.

Да, существуют исключения. Люди, которые гениально сочиняют, отлично пишут, но — неграмотны в силу какой-то аномалии умственного устройства. Однако здесь мы исключения не рассматриваем, они слишком большая редкость, чтобы тратить на них время. Мы не можем от всех учеников музыкальной школы требовать, чтобы они были как Моцарт, и ставить им двойки за то, что они не как Моцарт.

Некоторые укрываются за тем, что у них, мол, «врожденная неграмотность». Мой собственный брат, получивший докторскую степень в области химии, пишет так, что понять его может «только професор егептологии», как он сам написал мне однажды в письме. Но заметим! Мой брат занимается химией. Он не пишет романов. А если человек занялся сочинением худ. лита — значит, он обязан, просто обязан некоторое время уделить грамматике. Любая «врожденная неграмотность» на самом деле — простая лень и нежелание учиться. Она очень легко побеждается с помощью справочника, постоянно лежащего на рабочем столе. Десять тысяч раз поставишь запятую перед «который» — глядь, и запомнил.

Дилетант отличается от любителя прежде всего нежеланием работать, учиться и совершенствоваться. У дилетанта нет любопытства. Ему неинтересно исследовать ту стихию, в которую он забрался с грязными ногами. Он считает, что это ему, такому гениальному, попросту не нужно. Ведь главное — что? Главное — он написал роман. А за грамматикой пусть следят жалкие рабы.

Есть целая группа вполне вменяемых людей, которые делают ошибки потому, что слишком много читают англоязычных текстов (там какая-то другая пунктуация) или слишком много торчат в интернете и позволяют себе в интернет-сообщениях (постингах, комментариях, полемике на форумах и т. п.) писать как попало.

Если мы не следим за своими манерами за столом, то постепенно навык утрачивается. Как говорил, кажется, Гессе, «нельзя навсегда стать вежливым». Чтобы не чавкать, не хлюпать, чтобы ловко разделывать мясную или рыбную порцию у себя в тарелке, требуется постоянный навык, постоянное усилие. Иначе возникнет вопрос: «В какой руке джентльмен должен держать вилку, если в правой у него котлета?»

То же самое касается языка. Чуть расслабишься, чуть спустишь осанку, — все, запятые посыпались, фразы неряшливы, приходится начинать заново, и с каждым разом собраться все труднее. И вот уже в правой руке у тебя котлета…

Есть еще одно определение, только не помню, к аристократии оно относится или к интеллигенции (я слышала — к интеллигенции): интеллигентный человек даже наедине с собой ведет себя так, словно он находится в обществе. И опять же, хорошо бы и писать нам — так.

Если бы я была сатрапом в одном из конановских королевств, за неправильную расстановку знаков препинания я бы отрубала мизинцы. Тогда, может быть, люди начали бы задумываться — что они пишут и зачем.

Структура текста

Экспозиция

Любое произведение словесности, от школьного сочинения «Онегин как лишний человек» до романа «Хромой против слепого», строится приблизительно по одному и тому же плану. Вы его знаете: экспозиция, завязка, развитие действия, кульминация, развязка.

Эти необходимые части определяют структуру произведения. Обычно они следуют именно в таком порядке, одна за другой. Некоторые храбрые авторы позволяют себе инверсию, начинают не с экспозиции, а с чего-нибудь похлеще, даже с кульминации. Дают кусочек: герой на вершине Эвереста. Дальше: «Четырьмя днями раньше» — и рассказ, как он дошел до жизни такой. Прием эффектный, но опасный. Если читателю сразу выдать лишнюю информацию, он вообще читать не станет.