На службе Отечеству - Александр Алтунин

После торжественного построения нам выдали командирское обмундирование и снаряжение, заранее сшитое в мастерской военторга и ожидавшее на складе своего часа. К вечеру все выпускники уже щеголяли в тщательно отутюженном обмундировании, прицепив к скрипучим ремням планшетки и полевые сумки. Думаю, что если бы мы получили противогазы, то и их повесили бы на себя: уж очень хотелось поскорее обрести командирский вид! Только пустая кобура для револьвера смущала. Но выход был найден: плотно набитая бумагой, она сразу приобрела "боевой" вид.

Последняя лагерная ночь была чрезвычайно душной. Не спалось. Вероятно, многим знакомо это ощущение: уходит в прошлое отрезок жизни, и ты стоишь на пороге чего-то нового, еще не изведанного. И жаль расставаться с тем, что было, и манят иные горизонты. Оправдаются ли ожидания, осуществятся ли надежды?

Натянув брюки и сапоги, я вышел из палатки и побрел по затихшему лагерю. Сколько пота здесь пролито! Учения. Походы. Марш-броски на стрельбище и обратно. Преодоление штурмовой полосы. Занятия, занятия, занятия.

В последнюю зиму начальник училища выводил поочередно все батальоны "на закалку", как он говорил. Жили в холодных бараках, по двое-трое суток дневали и ночевали в лесу у костра. Кое-кто ворчал: зачем, мол, такие мучения?

Побродив по лагерю, возвратился в палатку и, словно простившись с прошлым, мгновенно заснул.

После утреннего туалета и завтрака сложили мы свои вещи (каждый стал владельцем солидного чемодана) на грузовик и с плащами на левой руке походным порядком направились на ближайшую станцию. Шагали полевой дорогой, заросшей травой, и чувствовали себя птенцами, совершающими первый полет. Шли вольно, с шутками, впервые не соблюдая равнения.

До станции оставалось не больше трех километров, когда полуденная жара разморила девятнадцатилетних лейтенантов. Умолкли даже завзятые остряки, которые скорее раскаленный уголь во рту удержат, нежели острое словцо.

Заметив усталость, бывший ротный старшина, рослый плечистый лейтенант Гагарин, зычным голосом подал команду: "Запевай!" Строй сомкнулся. Шаг стал четким. Зазвучали твердые удары кожаных подошв о сухую землю. Послышался глуховатый голос Николая Верстакова, затянувшего песню про знаменитую тридцатую Иркутскую дивизию, отличившуюся в боях на Чонгарской переправе. Лейтенанты лихо, с посвистом подхватили припев.

Что значит добрая песня — усталости как не бывало!

В станционный поселок мы вступили, гулко чеканя шаг, с шуточной песней на мотив популярного цыганского романса. "Не вспоминайте меня, канавы, пели мы, задорно перемигиваясь, — прощай, мой лагерь, ползу в последний раз!"

На станции уже стоял наготове специальный состав, который доставил нас в Новосибирск.

От вокзала до училища выпускники демонстрировали блестящую строевую выучку. Одного запевалу сменял другой, еще более голосистый. Задорные молодые голоса всколыхнули затихавшие в летних сумерках улицы Новосибирска. На тротуарах толпились зеваки, в открытых окнах виднелись оживленные лица. Старики задумчиво улыбались, вероятно, вспоминали свою военную молодость, а молодежь, особенно девушки, приветливо махали лейтенантам. Слышались возгласы:

— Коля! Пушкарев! Привет и поздравления!

— Верстак! Не забудь попрощаться!

А лейтенанты лишь косили глазами и тверже печатали шаг.

Последняя ночь в казарме, которая заменяла нам родной дом, была необычно шумной. Мы вспоминали годы учебы, обсуждали назначения. Из полученных предписаний было известно, куда каждый из нас завтра уедет. Мне предстояло служить в Харьковском военном округе.

— Эх, и повезло же тебе, друже! — с завистью воскликнул плотный крепыш Вася Залерятский. — Ридну мою Украину побачишь!

Я заметил, что, волнуясь, Вася переходит на родной язык.

— Ты був там чи ни?

— Кроме Омска и Новосибирска, нигде не бывал.

— Хлопче, хлопче, — мечтательно закатив глаза, продолжал Залерятский, мешая русокие и украинские слова, — ты не знаешь, що це таке Украина!.. Это хаты, уси билые-билые як сниг, а кругом сады, сады… А у степу нет ни конца ни краю, як у моря… А поля пшеницы бескрайние, а кукуруза — выше тебя… Не-е-ет, нет найкраще земли, як на Украине милой.

Побывать на Украине было заманчиво, но возрастала напряженность на нашей дальневосточной границе, особенно после событий у озера Хасан и на реке Халхин-Гол; там сосредоточивалась мощная японская армия. Эти обстоятельства давали основание считать, что получившие назначение на Дальний Восток первыми примут боевое крещение. Прежде всего им, так мне казалось, предстоит скрестить оружие с самураями, отстаивая неприкосновенность наших границ. Поэтому я с особым почтением смотрел на будущих дальневосточников.

Один из моих товарищей, Андрей Мелкотуков, не соглашаясь, решительно утверждал, что воевать нам придется с немцами. Андрей не подкреплял свое убеждение ссылками на какие-либо источники или личную оценку международных отношений. Он придерживался в споре примерно того же метода, каким Остап Бендер опровергал заявления ученых ксендзов, доказывавших, что бог существует. Выслушав доводы тех, кто считал наиболее близкой войну с самураями, Мелкотуков безапелляционно заявлял:

— А я убежден: воевать будем с Германией!..

На следующий день мы навсегда покинули стены училища. Группа командиров, направлявшихся в Харьковский военный округ, сдав чемоданы в камеру хранения, рассыпалась по городу для прощальных визитов.

По заведенному порядку лейтенантам сразу после окончания училища предоставлялся месячный отпуск, а затем они отправлялись к месту службы. Но нам, к нашему великому огорчению, отпусков не дали, сказали, что получим их по прибытии к месту службы. Нужно было сообщить об этом родным. Я послал родственникам в Омск телеграмму, в которой сообщал номер поезда и вагон.

В последний раз прошел по знакомым местам. Вот улица, по которой мы ежедневно строем совершали вечерние прогулки. Несколько минут посидел в тени высокого дуба на деревянной скамье, служившей нам местом встреч со знакомыми. Окинул прощальным взглядом кинотеатр, в котором по выходным дням случалось смотреть новые фильмы.

Привыкаешь не только к людям, но и к городам. Покидая Новосибирск, я оставлял в нем частицу своего сердца.

Вечером перрон, возле которого стоял поезд, был переполнен отъезжающими и провожающими их родственниками, друзьями и просто зеваками. За несколько минут до отправления поезда отъезжающие поднялись в вагоны и столпились у открытых окон. Только одиночки задержались на перроне, выслушивая последние напутствия близких.