Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

Итак, австрийский офицер подошел и облаял младшего брата, но тот, не обращая на окрик никакого внимания, продолжал идти, держась рукой за седло лошади, на которой ехал старший брат. Он мог бы не останавливаться и не возвращаться в толпу военнопленных, но, по крайней мере, должен был повернуться к офицеру.

Однако он даже не повернул головы и продолжал разговаривать с братом. Он интересовался, каким был урожай два года назад, что стало с теленком, которого купили еще до его мобилизации, где двоюродный брат.

Офицер был взбешен. Он схватил за плечо солдата, развернул его лицом к себе и закатил страшную пощечину. Грязная пятерня отпечаталась на лице солдата.

В тот же момент сидящий на коне улан поднял плетку, которой погонял коня, и с размаху опустил ее на голову офицера.

Тут мы услышали приказ остановиться и спешиться. Лошадям требовался отдых, а мы за этот десятиминутный перерыв могли немного размяться.

Лежащий на земле офицер дико озирался вокруг. Он лежал молча, не двигаясь, видимо ожидая, что улан убьет его. Немецкие газеты писали о частых случаях расправы над военнопленными со стороны этих диких всадников. Подобных варваров надо было воспитывать, сделать цивилизованными. Вот причина, по которой была развязана война.

Подошел унтер-офицер, чтобы выяснить, что произошло. Он не говорил по-немецки, а австрийский офицер не знал ни польского, ни русского языков. Унтер-офицер попытался выяснить у военнопленных, говорит ли кто-нибудь из них по-русски или по-польски. Ответом послужило молчание. Никто даже не сделал попытки объяснить случившееся.

А тем временем братья продолжали разговор, словно ничего не произошло. Во время разговора улан тщательно обследовал круп и копыта своего коня.

Вскоре унтер-офицер отошел. Австрийский офицер, поняв, что он не в состоянии вернуть солдата в строй, кряхтя поднялся и попытался вернуться в колонну военнопленных, продолжавшую движение.

Офицер подошел к краю колонны и стал пристраиваться к темпу, в котором шел один из пленных. Это был огромный чернявый детина, по виду венгр. Офицер подошел к нему. Возможно, удар плеткой был очень сильный: офицер был бледен и с трудом держался на ногах. Он попытался опереться на венгра, но тот грубо оттолкнул его в сторону. В толпе пленных не было ни рядовых, ни офицеров. Здесь никто не придерживался табели о рангах. В этой толпе ничего не имело значения… Ничто не учитывалось.

Офицер сделал несколько судорожных шагов, безмолвно протягивая руки в поисках опоры или поддержки, а затем свалился в грязь. Он больше не мог идти. Это ни на кого не произвело ровным счетом никакого впечатления. Медленный исход по грязи продолжался.

Если на такой дороге солдаты падали, то они отползали на обочину и ждали – либо смерти, либо что их подберут.

Австрийский офицер упал вперед, лицом в грязь. Никто не обратил на него внимания. Колонна военнопленных продвинулась уже на несколько сотен метров вперед.

Прозвучал приказ. Мы вскочили на коней. Было понятно, что скоро мы нагоним колонну и обойдем ее.

Находясь в конце нашей цепочки, я увидел, что австрийский офицер медленно приподнял голову и сделал попытку отползти к обочине дороги. В нескольких шагах от него, держа лошадь под уздцы, стоял улан, ударивший его, и продолжал разговор с братом.

Я поинтересовался, почему он не садится на коня.

– Он мешает, – ответил улан, указывая на офицера, лежащего на обочине.

– Ну так уберите его, – сказал я брату улана.

Пленный повиновался с тем же безразличием, с каким он воспринял пощечину офицера. Испачканный в грязи, с белым как мел лицом, прерывисто дыша, офицер молча смотрел, как солдат оттаскивает его обратно в грязь.

Больше я не видел этого офицера и не знаю, что с ним случилось. Пленный солдат, оттащив офицера, вернулся к брату, и они продолжили вялотекущий, равнодушный разговор.

За то, что я сделал потом, я мог бы попасть под военный трибунал, если бы меня слышал старший по званию офицер.

– Ваша лошадь выдохлась, – сказал я улану. – Приказываю идти до следующей остановки, деревни К., пешком, ведя лошадь под уздцы.

Таким образом, я дал ему возможность продолжить разговор с братом. Улан прекрасно понял меня. С его лошадью было все в полном порядке. Он отреагировал на мой приказ с тем же равнодушием, с тем же отсутствием воодушевления и благодарности, с каким он воспринял все случившееся ранее.

Глава 4

ЛОШАДИ

В это утро звук горна весело взмыл в ясное, безоблачное небо.

Мы проснулись в небольшой деревеньке, в которой разбили лагерь, и поняли, что за ночь на смену осени пришла зима. Дождя не было и в помине. Стоял легкий морозец. На ярко-голубом небе не было ни облачка. Все улыбались и, как коты, щурились в лучах яркого солнца. Нам всего-то не хватало самой малости: солнечного дня, наполненного желудка и ощущения сиюминутной безопасности. Мы устали, были голодны и растеряны, но солнечное утро и миска горячего супа вернули отличное настроение. Все вчерашние неприятности были тут же забыты.

Первым признаком пробуждающегося духа является возникшее взаимопонимание. Венгр, немец, русский и поляк, сидя рядом на солнышке, мирно болтали, не понимая ни слова на чужом языке.

Офицеры обращались к уланам, и те отвечали им весьма доброжелательно. Никто не огрызался и не ворчал.

Люди мирно разговаривали, и солдаты даже делились с военнопленными не только едой, но и мылом, бритвами и тем, что наши отъявленные оптимисты называли полотенцами.

Уланы обсуждали различные способы ведения сельского хозяйства в разных погодных условиях и на разных почвах – словом, в тех местах, где они побывали за годы войны. Как милитаризм ни пытался превратить человека в инструмент войны, крестьянин первым делом обращал внимание на свойства почвы, на ее пригодность для возделывания тех или иных культур. Бородатый сибирский мужик говорил крестьянину из Галиции:

– Отличная почва в ваших карпатских лесах! Отличная!

Выдав эту тираду, он принялся медленно жевать ломоть черного хлеба, щедро посыпанный солью, пристально вглядываясь в даль, в черные, изувеченные войной поля. Прожевав хлеб, он печально покачал головой и заявил:

– А все-таки сибирская земля, брат, черт побери, лучше! Да, – немного помолчав, добавил он, – лучше, черт побери!

Крестьянин из Галиции, вспомнивший родную землю, похоже, усомнился в его словах.

Они помолчали.

– Не сомневайся, брат, – прервал молчание сибиряк. – Через месяц, а то и раньше вы уже будете в Сибири. Лично убедишься в моих словах.

Крестьянин ответил слабой улыбкой: он совсем не стремился сравнивать земли таким экзотическим способом.