Балканы: окраины империй - Андрей Шарый

На той же северо-западной макушке Балкан в середине VII века образовалось и просуществовало больше полутора столетий, пока его не поглотило Франкское королевство, в основном славянское Карантанское (по одной версии, от названия племени хорутан, которых считают предками словенцев) княжество с центром на Госпосветском поле, что в долине реки Дравы. Теперь это благостный юг Австрии, сельская местность с зелеными травами и тучными коровами называется Цольфельд. Есть исторический анекдот, согласно которому свободные карантанцы избирали себе вождя голосованием, а затем в знак почтения усаживали его (вроде как интронизировали) на так называемый княжеский камень – перевернутое основание разломанной ионической колонны из римского муниципия Вируна, похожее на мраморную тумбу.

Изображение княжеского камня отчеканено на словенской евромонетке, притом что сам камень находится в Австрии. Античная тумба, символ крушения римской славы и расцвета варварских вольностей, украшает роскошный, в золоте и 665 гербах, исторический зал парламента федеральной земли Каринтия в Клагенфурте. Симпатичной церемонии инвеституры еще семь веков следовали германские владетели княжества, добавившие своими штанами лоска древней каменной табуретке. Что и засвидетельствовала роспись художника Фромиллера над камином в ослепительнейшем геральдическом зале: здесь и князь, и его знамя, и его подданные. В конце XVI века старинную традицию описал французский философ Жан Боден, а его, между прочим, считают предтечей современной политологии. Как-то в Любляне за чашкой кофе местный интеллектуал поделился со мной смелым допуском о том, что, поскольку Томас Джефферсон изучал боденовские “Шесть книг о государстве”, карантанский обряд определенно повлиял на содержание Декларации о независимости США. До 1991 года Карантания так или иначе оставалась единственным эпизодом независимости в истории словенского народа, хотя историки, с которыми я беседовал в Любляне и Клагенфурте, полагают, что считать это княжество древнесловенским государством неверно. В германском мире, в Британии и Италии словенцев вплоть до конца XVIII века чаще всего называли альпийскими славянами.

Австрия. Клагенфурт. “Княжеский камень”. Фото Ольги Баженовой

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК СНИМАЛИ ФИЛЬМ О ВОЙНЕ И ПОБЕДЕ

Иосип Броз Тито. Почтовая марка. Ок. 1945 года. Фото: © rook76 / shutterstock.com

Уже через несколько недель после окончания Второй мировой войны советский режиссер Абрам Роом приступил в Белграде к съемкам фильма “В горах Югославии”. Главный герой картины, боснийский серб Славко Бабич (его роль исполнил Николай Мордвинов), собирает односельчан в партизанский отряд, с боями пробивается на соединение с армией Иосипа Броза Тито, по дороге громя немецких оккупантов, их итальянских союзников, а также сербских и хорватских коллаборационистов. Героическая киноистория завершается поражением гитлеровцев и их подручных, но победа завоевана дорогой ценой: вражеская пуля настигает Славко уже после освобождения Белграда, в тот момент, когда он горюет под осиной, на которой фашисты повесили его красавицу-невесту Милицу. Финальная сцена картины – апофеоз Победы: маршал Тито (актер Иван Берсенев) принимает парад партизанской армии и под ликование огромной толпы провозглашает здравицы великому Сталину. Идеология этой советско-югославской военной драмы столь же черно-белая, как и кинопленка, на которой снят фильм. Если верить сценарию, киновосстание в Югославии началось строго в день нападения Германии на СССР, в бой партизаны из боснийских сел шли с именем Сталина на устах, а в перерывах между сражениями с волнением слушали радиосводки о положении под Сталинградом. “В горах Югославии” – первый полнометражный фильм социалистической Югославии, но киносправочники титовской поры об этой картине не упоминали. Большая политика оказалась быстрее кинопроизводства: пока картину монтировали, Тито отказал в верности Сталину и из ученика советского вождя превратился в агента мирового империализма. В Белграде и Загребе картину Роома вообще не демонстрировали, в СССР прокат ограничили. Одного из персонажей фильма, главу националистического сербского движения генерала Дражу Михаиловича, югославские коммунисты расстреляли. Первым фильмом социалистического экрана в Белграде долго считали вышедшую весной 1947 года картину Вьекослава Африча “Славица”, тоже военную драму. В киноленте Роома как раз Африч сыграл генерала Михаиловича – карикатурно, как прихвостня нацистов. Артист быстро “реабилитировался”: в югославском фильме № 2 “Этот народ будет жить” (о любви сербской селянки Ягоды и комиссара партизанского отряда, хорватского минера Ивана) хорвату Афричу досталась роль главнокомандующего народной армией. Крупный актер мхатовской школы Берсенев, первый руководитель Московского театра имени Ленинского комсомола, примерив мундир маршала Тито, вступил в ВКП(б) и получил звание народного артиста СССР. Примерно к тому же времени относится его поздний роман с балериной Галиной Улановой. “Партизанские фильмы” (картины на темы антифашистской борьбы) на четыре десятилетия стали главным жанром югославского кинематографа.

На востоке Балканского полуострова первое славянское государство возникло в конце VII столетия, хотя его правящий класс поначалу составляли кочевники-булгары. Как гласит легенда, воинственный хан Аспарух учредил свою столицу в городе Плиска, полюбил славянскую красавицу-жрицу по имени Пагане, а его нукеры переженились на местных русоволосых прелестницах. Употребляя в юности популярный в странах социалистического содружества болгарский бренди “Плиска”, я и не подозревал, что приобщаюсь таким образом к средневековой истории.

Написанные столетием позже византийские хроники содержат упоминания о князьях, заложивших – в Паннонии и адриатическом Приморье – основы хорватской государственности: их звали Борна и Войномир. В 1102 году хорваты, превратившие свои княжества в единое королевство, почти на 900 лет потеряли независимость, после того как местная знать под давлением политических обстоятельств и вследствие военных поражений вынуждена была согласиться на династическую унию с Венгрией. А первым сербским князем, упомянутым в византийских хрониках в достоинстве вассала василевса, считается правивший в конце VIII века Вышеслав, современник Карла Великого.

Постепенное угасание мощи Константинополя (в широком смысле – на рубеже тысячелетий) привело к феодальной раздробленности на балканских землях. Вассальные, полунезависимые и только иногда независимые, крохотные и только изредка чуть побольше славяно-греческие деспотаты и княжества возникали и исчезали, враждовали друг с другом и друг в друга перетекали. Пионерным государственным образованием на территории современной Черногории стало возникшее в середине IX столетия славянское княжество Дукля, позже сменившее название на княжество Зета. На землях Боснии в конце XII века утвержденный на правление венгерским королем князь Кулин (местная калибровка “бан”, в значениях “хозяин”, “господин”), отвоевав некоторые земли у соседей, провозгласил себя независимым владетелем. Заложенная Кулином-баном держава (пусть и с некоторыми перерывами) просуществовала два с половиной столетия, а сам этот князь оставил по себе гордую память в боснийском фольклоре.

За 200 лет завоевательных походов Османская империя подмяла под себя балканские земли – и до Дуная, и за Дунаем, и до Савы, и за Савой. Османы покончили с Византией и всеми ее южнославянскими изводами. Пал Константинополь, часть населения полуострова – кто волей, кто неволей – обратилась в магометанскую веру. Исчезло “византийское содружество наций”, как образно назвал вращавшийся вокруг империи пестрый греко-славянский мир британский историк Димитрий Оболенский. Сейчас, через век “после султана”, Тирана и Сараево – крупнейшие, вслед за Стамбулом, Казанью, Уфой, Махачкалой, города исламской Европы; мусульмане составляют около трети населения Балкан. Как раз здесь пролегают непростые “зоны конвергенции цивилизаций”.

Многие теории происхождения народов и формирования их первых государств являются не более чем вольными гипотезами. Средневековые события на Балканах в основном описаны византийскими и арабскими хронистами, для которых сербские или болгарские дела были второстепенными эпизодами всемирного процесса. Древнее прошлое южных славян реконструировано и додумано в XIX–XX веках, когда на западе Европы получила признание идеология историзма, подразумевавшая, что успешное настоящее обязано опираться на великое прошлое. Интересы независимости казались отцам новой государственности важнее научной добросовестности; собственные исторические школы в постосманских странах лет 150 назад только начинали складываться. Да и теперь в молодых государствах поиски идентичности продолжаются, прошлое перепридумывается заново. На эту тему ярко импровизировал Мазовер: “Честная попытка понять Балканы неминуемо побуждает нас взглянуть на историю не просто как на зеркало, в котором отражаются добродетели”. Но тем, кто у власти, часто кажется, что такой нужды нет.