Томка. Тополиная, 13 - Роман Грачёв

– Это значит, дружище, – сказал тот, наливая мне чай, – что вы больше не будете здесь стричься.

– Почему?

– Кое-кто не хочет, чтобы здесь была парикмахерская. Больше Сергей ничего не сказал, но я понял.

Не прошло и двух недель, как Сергей и Наташа уехали, и я всей душой надеялся, что они «уехали» своими ногами, а не на труповозке. Вывеска «Парикмахерская «Колибри» еще около недели висела над крыльцом, а потом в помещении начался ремонт. Через месяц, проходя мимо, я увидел в проеме двери чью-то жирную задницу, втиснутую в черные брюки, и услышал высокий голос, обещавший невидимому телефонному собеседнику большие проблемы по части здоровья. В этом помещении расположилась какая-то мутная юридическая контора…

– Мне не нравятся эти цветы, – закончила свой рассказ Татьяна Казьмина. – Мне вообще не очень нравится этот дом.

– С ним что-то не так?

– Это не телефонный разговор. Я понял намек.

Мы договорились с Таней о встрече. Ровно в полдень она будет ждать меня в кофейне у парка в центре. Это как раз напротив университета, в котором она в начале сентября читала лекции заочникам. Мне, пожалуй, не помешает перед обедом пройтись несколько кварталов пешком.

Я посмотрел на часы на тумбочке и не без злости отметил, что промучился бессонницей до двух часов. А вставать нам с Томкой придется не позже восьми: лето кончилось, унося с собой утреннюю халяву, и в девять ровно моя дочь должна сидеть в группе на стульчике перед учебной доской. А меня ждут в офисе мои сотрудники и клиенты, между прочим.

Я поднялся с кровати, прошел на кухню. Мне редко приходилось пользоваться химическими препаратами, стимулирующими спокойный и глубокий сон, но при таком ритме бытия рано или поздно пришлось бы начинать. Я нашел в ящике буфета упаковку глицина. Засунул пару штук под язык и вернулся в спальню.

– Один баран, – заговорил я голосом Нюши, – два барана, три барана…

– …четыре барана! – отозвалась из своей комнаты Томка.

Олеся утром в группе стреляла в меня глазками. Они так и сверкали. Томка ухмылялась, видя наши смешные перестрелки, и предостерегающе шептала:

– Пап, на вас люди смотрят.

– А что нам люди?

– И я тоже смотрю!

– Ну, ты-то наш человек.

Пока она переодевалась возле своего шкафчика с изображением слоника, болтая с приятелем, мы с Олесей получили возможность перекинуться парой слов.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она, теребя мою руку. Я невольно поежился: на нас действительно поглядывали другие родители. Пусть ближе к девяти основной контингент ребятишек уже вовсю стучал ложками по тарелкам, в раздевалке копошились опоздавшие вроде нас.

– У вас есть предложение, леди? – отшутился я.

– Есть. Подкупающее своей новизной и оригинальностью, как ты знаешь.

– Слушаю тебя, звезда моих очей.

Она придвинулась еще ближе. Мы стояли у одного из трех рядов детских шкафчиков, возле входа в группу, и никто не мог видеть, как Олеся ухватила меня за задницу.

– Нужны пояснения?

– Ты нимфоманка. – А сам-то…

– Не спорю. Только насчет вечера... —Я смутился. Мне очень не хотелось обламывать возлюбленную, особенно когда глазки ее сверкали словно драгоценные камни в перстне на солнце и особенно после двух недель разлуки (в конце августа Олеся с Ванькой уезжали к маме в Белоруссию), но я не мог прогнозировать, что вечером после разговора с Татьяной буду свободен. У меня не было никакого официального дела в доме номер тринадцать по Тополинке, но вы знаете о моем любопытстве не хуже меня.

Олеся правильно трактовала мою запинку. Она перестала улыбаться.

– Не говори мне, что ты занят.

– Я пока не знаю. Все зависит от… И я снова запнулся.

Тут надо сделать необходимое лирическое отступление.

По моим предыдущим рассказам вы наверняка могли сделать вывод, что Олеся Лыкова – идеальная женщина. Мечта поэта и мента. Покладистая, добрая, нежная, сексуальная, большой мастер по борщам, котлетам и яичнице с колбасой. У меня неоднократно проскакивало и выражение «настоящая боевая подруга». Чего греха таить, если бы я не знал ее лично и ориентировался бы по таким характеристикам, я бы и сам поверил в ее безупречность и кусал локти до конца дней при невозможности обладать этой женщиной.

Что ж, не стану опровергать собственные рассказы, ибо большей частью они не относятся к категории заблуждений. Олеся действительно замечательная женщина и человек, но вот ведь какая штука… Да, она не претендовала на меня и не проявляла инициативу, позволяла мне быть мужчиной и самостоятельно принимать решения. Но за минувшие пару месяцев кое-что изменилось. Я стал – ее. Я теперь не просто желанный мужчина, который крутится рядом, я теперь – ее мужчина, ее завоевание. Отчасти, допускаю, и собственность. Серьезных оснований предполагать эту метаморфозу я пока не получал, но первые звоночки звенели. Оказалось, что Олеся умеет ревновать, и весьма изощренно.

– От чего зависит? – спросила она.

– От встречи в обед. У меня намечается важный разговор с одним человеком, и по итогам этого разговора прояснится мое расписание на вечер.

Я отвернулся, стал смотреть, как Томка застегивает ремешки на сандаликах. В мыслях же делал ставки: задаст этот дурацкий вопрос или не задаст?

– С кем встреча?

Я вздохнул. Не удержалась, спросила. Привыкай, Антон… либо с самого начала настаивай на своих правилах игры.

– Деловая встреча. С Таней Казьминой.

– Это которая… с преподавателем Томки? – Ага.

Я почему-то почувствовал себя дураком. Если насчет женской ревности я пока ничего определенного сказать не мог, то признаки ревности педагогической мне наблюдать приходилось. Обе – и Олеся, и Татьяна – были прекрасными педагогами, однако их методики значительно отличались. Олеся работала по старинке, по утвержденным в образовательной системе программам, с целой детсадовской группой из двадцати с лишним головастиков, не имея возможности уделять много времени каждому из них. Татьяна же ничем подобным не ограничивалась, использовала самые современные методы, ускоряющие процесс познания, при этом самая большая группа, которую она принимала единовременно, не превышала четырех человек. Немудрено, что Томка читала и считала быстрее всех своих друзей в садике. Олеся понимала, что ее заслуг в этом немного.

– У нее что-то случилось? Или это касается Тамары?

– Нет, доча здесь ни при чем. Я потом расскажу.

– Ладно. – Олеся через силу улыбнулась, погладила меня по плечу и обратилась к Томке: – Так, завтрак уже закончен, я надеюсь, ты дома покушала.

– Да! Папа навалил мне целую тарелку манной каши!

– Папа у тебя молодец, умеет навалить.

Томка подтянула шорты, чмокнула меня в щеку и убежала в группу. «Черт вас разберет, девчонки», – подумал я.

До обеда – точнее, часов до одиннадцати – я просидел в своем кабинете в офисе, отвечая на электронные письма и разбирая документы. Финансовый баланс моего предприятия вызывал осторожный оптимизм. После летнего затишья стала подтягиваться клиентура, почти все мои сотрудники сегодня работали в поле – на сыске, охране и по мелким делам. Все успели сходить в отпуск, даже Петя Тряпицын, мой незаменимый помощник и вообще мозг предприятия. Словом, как начальник я чувствовал себя подобно крысе, попавшей на колбасный склад.

В половину двенадцатого я отбыл из офиса. Прошел пешком по проспекту Ленина, заглянул в пару магазинов детской одежды, прицениваясь к осенней и зимней обуви для девочек. Как ни крути, я мало что смыслил в этом, и принимать решения без женского напутствия не рисковал. Если раньше я отдавал гардероб Томки на откуп своей матери, бабе Соне, то теперь вполне можно подключать Олеську. Пусть привыкает.

Ровно в двенадцать я вошел в кофейню на шумном перекрестке. Завидел Таню еще от крыльца. Она сидела за двухместным столиком в углу, пила кофе и что-то просматривала на планшетном компьютере.

– Привет. Ты уже сделала заказ?

– Нет. – Таня улыбнулась, отложила планшетник. – Зачем два раза гонять официантку.

Мы подозвали девушку в белой блузке. Я заказал чай с лимоном и английский завтрак, Таня выбрала черный кофе и пирожное со сложным французским названием, которого я не запомнил. Татьяна любила все французское – от музыки и литературы до круассанов. Она дважды ездила во Францию в какие-то культурные туры, посещала Лувр, изучала тамошнее виноделие, привезла много интересных вещей, парочка из которых – милые фарфоровые статуэтки пастушек – обрели вечный покой в шкафу Томкиной комнаты. Татьяна и внешне немного походила на француженку: миниатюрная брюнетка с короткой стрижкой выглядела и вела себя на публике утонченно и элегантно. Мне казалось странным, что я никогда не замечал возле нее молодых людей, хотя знакомство наше продолжалось уже не первый год.