Новый Айвенго. Рапира спасает - Владилен Елеонский

Батюшка вдруг нахмурился. Ответ, который так безапелляционно прозвучал из моих уст, очень нелестно характеризовал Лобанова и, как видно, пришёлся ему не по вкусу.

Мой отец резко повернулся к Шамбе.

– Хватит жевать, Иван. Чего затих?

Шамба поспешно проглотил кусок, вытер жирные от мяса губы вафельным полотенцем и мгновенно выдал анекдот про Хрущёва. Мол, летит Юрий Гагарин в космос. Никита Сергеевич торжественно вручает ему кукурузное зёрнышко с наказом поглядеть, как оно поведёт себя на орбите, в невесомости, а Гагарин ему с улыбкой отвечает…

Все хихикали по ходу рассказа. Я тоже оживился, но мне не удалось дослушать его до конца, потому что ко мне сзади вдруг подошёл Сафонов и шепнул на ухо:

– Слушай, Лёшка, цыганам угрожает опасность. Я случайно услышал разговор Лобанова по сотовому телефону. Какой там к шуту цемент! Он сообщил адрес и сказал, что есть пара смолистых куропаток, одна хромая, с гонором, её давно пора поджарить.

– Да ты что! А как ты меня узнал?

– Брось! Мне ли тебя не узнать? Наверное, я не только хороший охотник.

Итак, Сафонов меня узнал. Что ж, тем лучше. Если что, будет на кого опереться.

Дядя Миша сидел неподвижно за столом напротив меня и морщился от боли в колене. Кажется, она досаждала ему всё больше и больше. Старый цыган не притронулся ни к чаю, ни к мясу, а Ляля лишь пригубила из чашки, как видно, из вежливости.

Я посмотрел на девушку, она внимательно посмотрела в ответ, чувствуя, что я хочу что-то сказать. Дядя Миша тоже настороженно затаил дыхание.

Я наклонился через стол и шепотом предупредил их, так, чтобы никто не слышал, благо, что все слушали очередные байки Шамбы о том, что в СССР недовольными занималось КГБ, а довольными – ОБХСС, а недавно изобрели золотой телевизор, который не смотреть, а показывать надо, и громко смеялись.

Дядя Миша недобро скрипнул зубами. Прекрасное лицо Ляли, напротив, благодарно вспыхнуло. Нужно было быть круглым идиотом, чтобы не понять по её виду, что она не могла без трепета смотреть на меня. Ума не приложу, чем я ей так понравился.

Вдруг вошёл Лобанов и громко сообщил:

– Цыганскому деду плохо. Как-то не по-христиански спокойно взирать на его муки. Я вызвал карету скорой помощи. Сейчас за ним приедут!

Дядя Миша резко поднялся из-за стола и сверкнул острым осуждающим взглядом вначале в сторону Лобанова, затем – отца Григория.

– Кого дурите? Себя? Ладно людям, себе-то не врите! Знаю я ваше милосердие. Вещи мои верните!

Он, прыгая на одной ноге, довольно проворно выскочил из комнаты. Лобанов попытался загородить ему путь, но дядя Миша так толкнул, что тот, высокий плечистый, пушинкой отлетел в сторону, освободив дорогу.

Ляля кинулась вслед за дедом. Перед тем как выскочить из комнаты, она изящно повернулась на носках, как настоящая балерина, и громко сказала:

– Простите его! Он не хотел никого обидеть. Он добрый. Правда!

Вдруг горькие слёзы хлынули из глаз цыганской девушки. Она вся покраснела и, глотая хлынувшую к уголкам рта солёную влагу, поспешно выпорхнула из комнаты.

Все, кто сидел за столом, просто окаменели, даже весельчак Шамба.

Вдруг Елена резко поднялась и посмотрела в окно.

– Куда же они? Такой ливень!

В ответ Шамба продекламировал с хохотком:

– Я пирог свой на противень, Сверху вдруг бродяга ливень, Я смеялся, не грустил, Дождь противень мне помыл.

Все снова оживились и зашевелились. Елена одарила Шамбу укоризненным взглядом и выскочила из комнаты. Лобанов тенью двинулся следом.

Отец мрачно посмотрел на батюшку.

– Вот так мы живём. С ума сходим!

– Повенчаем и дело с концом. Чего медлишь, Петрович? Такая девица пропадет. Ей твёрдое мужское слово необходимо, а ты, похоже, в самом деле, – раскисший пирог под дождём.

– Не отец я ей, вот в чём дело.

– Ты не отец, я отец.

Они ещё что-то тихо говорили друг другу, я не слушал, потому что вдруг увидел перед собой на столе смятую салфетку. Сквозь её белоснежное тельце чернели какие-то каракули. Я машинально развернул салфетку. На обратной стороне было выведено следующее:

– «Я вижу, вы хотите, а я хочу вам помочь. Вам обязательно надо участвовать, идите по адресу, там мой дядя, он даст деньги на экипировку».

В углу салфетки малюсенькими буковками был указан какой-то городской адрес. Я сунул салфетку в карман, потому что как раз в этот момент батюшка шумно поднялся из-за стола.

– Благодарю за приют и угощение, Петрович, однако время. Пора!

Батюшка по-дружески обнял отца и вышел. Я выскользнул вслед за ним. Отец не обращал на меня ни малейшего внимания.

Дождь почти прекратился. Он закончился та же внезапно, как начался. Батюшка, а вслед за ним я и Лобанов, двинулись к калитке, за которой чернела крыша джипа.

Елена обаятельно помахала нам рукой с балкончика, устроенного в мансарде. Какая же она замечательная! Красивая, душевная, чуткая, правильная.

Лобанов приветливо махнул ей рукой в ответ, а я никак не отреагировал. Мне вдруг показалось, что Елена задержала взгляд на моей спине, которую я так старательно сутулил. Неужели она что-то заподозрила? Я поспешил проскользнуть сквозь калитку на улицу.

Глава четвёртая. Первый день

Принц Джон – красавец, без сомненья,

Своё он любит окруженье,

И для него он – принц-кумир,

А жизнь с ним – праздник и турнир.

Батюшка высадил меня на автобусной остановке и, поблагодарив за спонтанное участие в деле строительства храма, посоветовал не шататься больше по лесу одному. Они с Лобановым спешили на службу, поэтому, кивнув, стремительно укатили прочь.

В городе я остановился в туристической гостинице, отоспался и отдохнул, но когда на следующий день в приподнятом настроении прибыл на стадион «Заря», тот самый, который построил Львов, вдруг понял, что, в самом деле, требуются немалые средства для участия.

Объявление у регистрационного окошка сухо сообщало: «Вниманию участников! Правилами предусмотрена рыцарская экипировка установленного образца. Прокат – пятьсот тысяч рублей. Без экипировки или в экипировке иного образца участники на праздничное рыцарское соревнование не допускаются».

Я в расстроенных чувствах полчаса побродил вокруг стадиона, затем сел в придорожное кафе и выпил пару больших чашек кофе. Я никак не ожидал, что будет такая сумма. Пятьдесят, пусть сто тысяч, но пятьсот тысяч рублей – нереально!

Я пил кофе и тихо грустил. Теперь придётся корректировать планы.

Я рассчитывал, победив на соревнованиях, влиться в камарилью Кторова, осмотреться, понять, чем они дышат, что затевают. Сейчас мне пригодилась бы любая информация.

Однако, как видно, не сложилось. Хитрый Кторов, установив правило проката экипировки, убивал сразу несколько зайцев одним выстрелом.

Благодаря финансовому ограничению, в соревнованиях будут участвовать преимущественно свои. Им деньги Кторов, конечно, найдёт. Был бы, как говорится, Кторов, а хитрая статья бюджета для финансирования найдётся.

Прибудут, конечно, другие участники, – те, кто наскребёт по сусекам деньги, но они вряд ли победят. Зная о художествах Кторова из писем Сафонова, я был уверен, что Кторов бросит на соревнования самых сильных фехтовальщиков и вырвет победу зубами. Следовательно, заявленные призы, немалые, между прочим, суммы, плюс джип в подарок и годовой продуктовый деликатесный паёк, также достанутся людям Кторова.

Я оценил также гениальность идеи проката экипировки. После соревнований доспехи и рапиры вернутся Кторову, их можно будет использовать в последующих, так сказать, проектах по наращиванию своего влияния среди населения, в том числе для осуществления замаскированных криминальных акций.

Я накачался кофе под самое горлышко и расплатился с милой девушкой-официанткой. Она вдруг нагнулась, её куцая тёмная юбчонка задралась вверх, ненароком обнажив крепкие, как у акробатки, сексуальные ноги, и подняла с пола смятую салфетку.

– Ой, у вас из кармана выпало.

– В самом деле. Благодарю!

– Заходите ещё.

– Обязательно!

Девушка игриво посмотрела на меня и удалилась, завлекательно покачивая бёдрами, будучи, как видно, стопроцентно уверенной, что я провожаю её взглядом. Как же я забыл об адресе, который мне дала милая Ляля?

Я вышел на улицу и вздохнул. Предубеждение рисовало мне нелицеприятную картину.

Слухи о цыганах, методах их работы, кажется, набили оскомину. По этой причине даже такой милой девушке, как Ляля, поверить я, конечно, не мог.

Тем не менее, деваться было некуда. Следовало рискнуть.

Страшный до невозможности подъезд «хрущовки» усилил нехорошее предчувствие. Когда избитую дверь открыл засаленный морщинистый мужчина-цыган с прокопчённой длинной трубкой во рту, сердце моё упало.