Из другого мира - (Грушвицкий) Орловский

Я вспоминаю молчаливую вереницу черных призраков, и в душу закрадывается страх перед неизвестностью.

Что вы такое, мрачные вестники немого моря?

6

Работы по приведению в порядок аппаратуры продолжались, но Мешканцев занимался этим вяло и неохотно. Энтузиазм и лихорадочная деятельность Корсунской раздражали и пугали его. Сознание близости страшной пропасти, в которую он заглянул, космического хаоса, в котором трепетало огромно-таинственное и неизмеримое, сковывало душу ужасом перед мраком грозной тайны. Он готов был бросить всю работу.

А рядом была эта удивительная девушка, в глазах которой он видел неугасающий энтузиазм, увлечение работой, лихорадочную жажду неутомимого мозга.

Однажды Мешканцев решился все же заговорить с нею о том, что его мучило.

- Нина Павловна, имеем ли мы право продолжать нашу работу? Ведь страшно подумать, чем может грозить это неизвестное.

Девушка остановила на нем широко раскрытые глаза.

- Как? Прекратить работу сейчас, когда мы приоткрыли уголок такой тайны?

- Вот именно потому, что это тайна... Подумайте, отблеском каких неведомых и грозных явлений могут быть эти странные тени. С какими пространствами мы соприкоснулись? Ведь воздух у нас падал мгновенно ледяными кристаллами. Эти температуры, быть может, ниже тех, которые мы здесь, на земле, вообще считаем возможными... Это смерть не только всего живого, но смерть самой материи, застывающей в неподвижности.

Девушка молча качала головой.

- Ведь тут простор самым невероятным предположениям...

- Да, да, - подхватила она, - и знаете ли, что мне приходит в голову До сих пор не решен вопрос об источнике пополнения солнечной энергии. Быть может, она течет к нам именно из этого соседнего мира, если наша Вселенная там сильно изогнута по четвертому измерению и соприкасается с ним так, как это случилось здесь у нас.

- Быть может, Нина Павловна, об этом можно много говорить и спорить. Но если так - тем хуже. Можете ли вы предугадать, не хлынут ли вдруг через открытую нами дыру в наш мир грандиозные потоки какой-нибудь неведомой силы, и чем они могут грозить нам и, быть может, всему человечеству?

Корсунская упрямо качала головой. Глаза ее потемнели, голос зазвенел напряженно:

- Бросить работу? Остановиться в самом начале пути? Это немыслимо! Вы шутите, конечно. Работать осторожно, шаг за шагом двигаясь вперед, - я понимаю... Но отказаться от нее? Сейчас? Это - невозможно, нелепо, об этом думать нельзя! Если вы это сделаете. Я не знаю... Я завтра же уеду отсюда, я все брошу.

Мешканцев сидел молча, сгорбившись и глядя на девушку исподлобья. Да, она, конечно, уедет. И тогда что же? Без нее, без дела, которому отдано пять лет упорного труда это значило потерять вообще смысл и цель жизни.

20 июля.

Работа по приведению в порядок аппаратуры почти закончена. Еще день-два, и можно будет опять начать опыты. Но я не знаю, хватит ли у меня решимости в последний миг включить ток и привести в действие эту страшную машину.

21 июля.

Сегодня я оказался невольно весьма нелюбезным хозяином, настолько нелюбезным, что только сумбур событий и впечатлений, закруживший меня, может служить оправданием. В сущности я несомненно сейчас не могу утверждать, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Вчера я дошел до того, что, выйдя вечером освежиться из дому, побрел бесцельно по городу и в конце концов очутился перед окнами дома, где живет Нина Павловна, и, прячась в темном углу, через улицу, высматривал, не появится ли в освещенном окне ее силуэт.

Ну, Дмитрий Александрович, кажется, ты допрыгался. Гимназистом, в давние годы, ты тоже проделывал подобные штуки, и то сгорел бы со стыда, если бы кто-либо узнал о твоих подвигах. А ведь сейчас у тебя половина головы седая. Да... о чем это я хотел сказать? Ага, вспомнил о своей нелюбезности в роли хозяина...

Сюда приехал из Ленинграда мои давний приятель, товарищ по университету, ныне профессор, член академии, член какой-то коллегии и еще чего-то, милейший человек, немного шумный и суетливый. Вначале я очень обрадовался его приезду, словно струей свежего воздуха пахнуло из раскрытого окна в душную комнату. Но уже через час меня охватило сложное чувство беспокойства, зависти, угрюмой досады. Он засыпал меня ворохом новостей и вопросов.

- Ты читал новую статью Освальда относительно перспектив фиксации азота?

- Слышал о новой книжке, которую выпустил Валентинер о квантовой теории?

- А знаешь, что Молохов получает кафедру в Самаре?

Я молчал. Я ничего не слышал, ничего не читал, ничего не знал, кроме своего маленького уголка. Я был обитателем пустынного острова. Кедров внимательно посмотрел на меня и сказал вдруг понизив голос:

- Да что ты, батенька, тут как в берлоге законопатился? Да и вид у тебя... гм, гм, довольно похоронный. Ты что, болен, переутомился или, может быть, влюблен на старости лет? - И он подмигнул в сторону Нины Павловны, сидевшей над какими-то вычислениями за дальним столом. И тут меня прорвало. Я запальчиво заявил, что совершенно здоров, что мои личные дела нимало никого не касаются, и вообще наговорил столько резких и диких вещей, что сейчас без стыда не могу об этом вспомнить. Бедняга Кедров завял, просил извинения, начал говорить о каких-то пустяках и при первой возможности исчез.

Окно захлопнулось, и я опять в душной комнате.

22 июля.

Пришла телеграмма из краевого центра. Меня вызывают немедленно для срочного доклада о ходе работ. Думаю, что дело не в этом. Там пронюхали о моих опытах. Я давно этого боялся. Надо ехать, иначе может выйти крупная неприятность. Но я безумно боюсь каких-то новых событий - сам не знаю наконец чего.

Аппараты сегодня установлены, и машина начала работать.

7

Мешканцев долго колебался, прежде чем решиться на поездку; смутная тревога сковывала волю. Накануне отъезда он, как обычно, работал в лаборатории с Ниной Павловной. Приборы действовали исправно, но ничего особенного не наблюдалось. Очевидно, результат их работы нарастал с течением времени, а не был мгновенным. Дмитрий Александрович сообщил девушке о предстоящем путешествии и просил быть педантично осторожной.

- А лучше бы на это время остановить работу, - сказал он наконец нерешительно.

- Не доверяете знанию и опытности бестолковой студентки? - засмеялась Корсунская.

- Нина Павловна, вы знаете, о чем я говорю... Мне грустно, что вы хотите отделаться шуткой...

- Ну, простите, - она примирительно протянула руку. - Обещаю быть умницей и не идти дальше того, что мы делали вместе.

А в глазах ее зажглись огоньки, словно у школьника, вырвавшегося из-под опеки взрослых. Но Мешканцев ничего не заметил. Прощаясь перед отъездом на пристани, он долго держал пальцы Корсунской в своей руке и неожиданно для самого себя поднес их к губам. Девушка слегка покраснела и выдернула руку, а он, не ожидая ее слов, отвернулся, сгорбившись, и зашагал по дороге к морю. На повороте он оглянулся: в сумерках белела еще неподвижная стройная фигура на фоне темной зелени сада. Вдали нетерпеливо ревел пароход.