Братья - Крис МакКормик

Позвони он мне в другой ситуации, я бы послал его куда подальше и повесил трубку.

– Трампет, что тебе надо от меня?

– Слушай, твой долбое… просто потрясает меня! Ты что, не в курсе, что наше дело сейчас процветает? Ты не слышал про Халка Хогана и Уорриора, что прямо сейчас ломят бабки в Нью-Йорке? Даже те раздолбаи, с которыми мне приходится работать и которые то и дело пускают слезу при воспоминании о былых деньках, – даже они говорят, что новые правила пошли для нашего спорта на пользу. Я звоню тебе, чтобы попросить у тебя кое в чем мне подсобить. А потом ты сможешь еще и заработать на этом. Ты же знаешь, что я тебе доверяю. Я не хочу нагреть тебя или что-нибудь в этом духе, я хорошо отношусь к тебе. Но дело в том, что финансист из меня никакой, да еще есть привычка швыряться деньгами. Но я готов покупать истории, которые потом могли бы использовать мои биографы.

– Короче, ты о чем?

– Понимаешь, тут, в Калифорнии, есть несколько косноязычных сукиных сынов, которым ты мог бы помочь извлечь их мысли наружу. Мне казалось, что калифорнийцы поумнее жителей Кентукки, но я попал в страну индейцев и ковбоев, которые, прежде чем родить какое-нибудь проклятое слово, должны обдумать его и вспомнить, как оно произносится по-английски. Когда они пытаются что-то сказать, ты буквально можешь видеть, как в их черепах создаются схемы и конструкции предложений. Лучше бы они просто хрюкали, как я им и посоветовал, – в хрюканье эмоций больше. Как бы то ни было, у меня есть на примете несколько борцов, и если тебе удастся их понять и разговорить, то, вполне вероятно, это принесет нам реальные деньги. Я жду тебя в четверг.

– Что, прямо в этот четверг? Ты вышлешь мне билет на самолет?

– Э, нет. У нас практически нулевой бюджет на переезды. Все, что мы сделали, выполнялось на студии, прямо на VHS. Твоя старушка «Каталина» все еще на ходу?

– Да нет. Обменял ее пару лет назад на грузовичок.

– Ну и прекрасно. Значит, доползешь. Единственное, что я смогу тебе предложить от щедрот, – спальное место. У меня тут посреди пустыни бунгало с верандой. Веранда отделана заново кедровой доской. Такой горчичный цвет – очень красиво.

– То есть в четверг, да? А тебе известно, что завтра уже вторник? Чтобы добраться до тебя, мне понадобится двадцать часов – причем без остановок!

– Вот и не останавливайся. Тогда приедешь на день раньше срока. К тому же сдается мне, что ты здорово соскучился по путешествиям.

– Черт его знает, – отозвался я.

– Бьюсь об заклад, что и дорога скучает по тебе.

…И вот я снова в дороге. Изо всех сил пытаюсь сохранить в неприкосновенности то, что мне удалось забыть. Я выехал во вторник утром настолько рано, насколько может покинуть место, называемое домом, человек моего возраста. Короче говоря, за мгновение до рассвета. Ночью зарядил проливной дождь, и мне пришлось сунуть Фудзи, единственную кошку, с которой я не смог расстаться, к себе под пальто. Взревел мотор. Работающие «дворники» помахали на прощание дому. Я сдал назад, развернулся, и мы тронулись в путь.

Едва выехав на улицы Вашингтона, я сразу вспомнил вечерний ливень, что как-то застал меня в Алабаме. Потоп был поистине библейских масштабов, и нам даже пришлось сделать остановку, чтобы переждать его. Это случилось в семьдесят девятом – десять лет тому назад. Я очень удивился, когда увидел, что Броу полез из машины наружу. Представьте – шести футов и шести дюймов роста, полностью бритый, одетый лишь в майку с эмблемой Gold’s Gym и спортивные шорты, которые напоминали салфетку, пытавшуюся растянуться на всю длину обеденного стола. Я сидел в сухом салоне машины и слушал, как над Таскиджи ревел гром. Потом Броубитер, весь промокший, залез обратно и сказал, что эта гроза напомнила ему о родине, о зеленых склонах армянских гор, где дожди так свирепы, что кажется, будто с неба падают не капли, а стрелы.

За те два года, что мы были с ним знакомы, – едва ли не самая развернутая речь, посвященная родному дому. Броубитера куда больше интересовали Америка и американцы. Я неустанно повторял, что ему здорово повезло в этом вопросе: лучше всего можно узнать об американцах, профессионально занимаясь рестлингом. Вообще, многие привели бы в пример скорее футбол или бейсбол, но я настаивал, что именно рестлинг – наше национальное развлечение.

– А почему, братан? – спросил он, подмигнув своим советским глазом. – Может, именно из-за того, что постановочные сцены выдаются за честное соревнование?

– Не будь циником, – ответил я. – А в сущности, это ведь и есть Американская Мечта – обмениваться уловками, пока сам не поверишь в их реальность. Жизнь американца – это матч типа «Я сдаюсь» [4]. Если ты сдался, то непременно проиграл.

Он положил руку себе на сердце и затянул национальный гимн.

– Давай, смейся-смейся, – сказал я, – но скоро ты у меня станешь самым настоящим патриотом Америки, здоровяк!

Если честно, я не говорил так про свою страну с тех пор, как мой брат уехал в Корею. Но в компании Броубитера я почему-то мог раскопать в себе забытые старые версии самого себя. Я прежний верил в то, чему не верю я нынешний. И вдруг это все всплыло. Уж не знаю, нашел ли он мой подновленный лакированный патриотизм убедительным. Но чем дальше мы ехали, тем больше он смеялся, и это само по себе было хорошим знаком. Возможно, в Советском Союзе было подругому, но здесь, в Америке, проще наладить контакт с человеком, если он кажется тебе забавным. Или если он вызывает у тебя интерес. Конечно, можно нарваться на дурного человека, но в случае с Броубитером я знал, что он доверяет мне, так как постоянно ерошил мне волосы своими лапищами, приводя в негодность мою фирменную прическу. Я был его менеджером, мне давно уже стукнуло пятьдесят, а он – двадцатитрехлетний иностранец. Как мне казалось, он был очень доверчивым, совсем зеленым, как склоны его родных армянских гор. Все деньги, что мы зарабатывали, он складывал в дешевый, красного цвета поясной кошелек, какие обычно носят туристы. Во время боев он передавал его мне, и в конце концов этот красный кошелек сделался чем-то наподобие маяка, когда я появлялся у ринга. А он там, на ринге, все время посматривал на меня, как бы проверяя,