Девушка в тюрбане - Стефано Бенни

Призраки, стыдящиеся своей ущербности, снуют по тесной улице, не замечая того, что вокруг них раскинулась бесконечная вселенная. Все эти призраки, и вещи, и рекламы, и витрины покрыты странной всепроникающей пылью; она забивается во все щели и неотвратимо оглупляет все, чего бы ни коснулась.

Женщине представлялось, что эта пыль, поднимаясь с земли, закручивается в страшный смерч, туманящий мозги призраков. Но зачем тогда призраки так очумело пытаются привлечь к себе внимание? К чему все эти лихорадочные намеки, слова, жесты, неспособные наполнить душу трепетом?»

«Мы живем в эпоху тайных, отвлеченных, совершаемых на расстоянии убийств! — восклицал герой «Комиков, напуганных воинов» Лучо Ящерица. — Никому не дано знать, в результате какого эксперимента он лишится жизни. И как же нам необходима хоть маленькая правда!»

На поиски такой правды и нацелены усилия Джанни Челати в его книге, из которой взяты предлагаемые рассказы.

VI 

Темно-красный солнечный диск, казалось, спустился прямо к нам, завис над самой головой, громадный, выхваченный из мглы, словно плод, сорвавшийся с невидимого дерева, или рубин, оставшийся от потерянного кольца. Он был темно-красный, но без блеска, четко очерченный, угрюмый.

Сара смотрела на него: она сказала мне, что это пурпурная крышка люка, которую надо приподнять и проникнуть внутрь — и окажешься по ту сторону мглы и закатов.

Кто из нас не летал во сне?! Но когда и каким образом в генетический код человека попала эта необычайно легкая для души способность преодолевать пространство и время, общаясь с живыми и ушедшими, совершенно ясно различая при этом их слова, понимая мысли и желания?

Этот вопрос явился ко мне при чтении рассказов Марты Мораццони. Автором, подавшим идею сборника, и хотелось бы завершить-начать свою статью.

Часто говорят: блестящее знание документов исследуемой эпохи, талант воображения и языка... Но достаточно ли этих в общем-то определяемых категорий в столь точном выборе места для собственного писательского «я», когда речь идет об эпохах столь отдаленных, для тончайшего соизмерения своего мироощущения, своей психологии с внутренним миром тех, кто оставил на пути истории четкий след?

Ждущего ответа на эти вопросы разочарую: у меня его нет. Всякому, кто имеет или заставит себя иметь способность читать между слов, «над» и «под» строками, посчастливится провести минуты редкой сосредоточенности и глубокого, раздумчивого покоя над рассказами Марты Мораццони.

Для многих героев этой писательницы (из этого ряда в наш сборник включен лишь рассказ «Белая дверь») постоянное физическое и душевное состояние — страх, который мешает «поддерживать оживление, веселые разговоры, скрывать свою глухую тоску...». Вот и маэстро «с напряженным вниманием вслушивался в хрупкое равновесие своего организма, казалось, зловещая сила вот-вот нанесет ему неотвратимый удар, и над ним сомкнется пучина тягостного недуга».

Силой судьбы герою рассказа дан великий талант, и, желая подчеркнуть эту неординарность, Мораццони сознательно отказывается от портретных зарисовок, понимая, что богатство духовного начала далеко не всегда и не обязательно отражается в физическом облике. Для автора главное — внутренний мир маэстро, и она со всей естественностью многоопытного психолога следует в детство гения — в эту первооснову всякого Начала. Точность и ясность мысли Мораццони столь велики, что мы как наяву видим рядом с собой этого отмеченного природой нервного юношу, чьи ощущения «испуганны, беспокойны и тревожны». То, что потом материализуется в фантастическом для большинства людей мире музыки, маэстро угадывает сейчас как скрытые предостережения, необычные случаи.

«На обочине дороги, в траве, он заметил как-то дохлого пса, раздавленного каретой и отброшенного в сторону, — никому в голову не пришло закопать его...

В первый раз маэстро заметил его в лучезарный полдень, прошел второй, третий, четвертый, пятый день — он валялся все там же. В дождь останки обдавало грязью, потом солнце бесцельно и упорно высушивало их. Неумолимое течение времени над неподвижным, беззащитным трупом животного представлялось юноше зловещим, но знакомым. В минуты черной меланхолии он видел в собаке воплощение своей бездеятельности».

Явно полагаясь на наше воображение, Мораццони, так же как и Челати, избегает излишней детализации цветовой гаммы, очерчивая лишь две полярные сферы: черного и белого, света и тени. Поток жизни, обозначенный автором как «гармоничное единство несчетных оттенков зелени», уверенно врывается в воздушную сферу, становясь элементом настроения, как бы отдельно живущим существом, которое с естественностью всего живого «с веселой бесцеремонностью» ударяет в лицо.

По мере приближения к «завершающему началу» белизна сперва все более сужается, превращаясь в «косой луч, не достигавший пола», а затем в последний раз «высоким сияющим потолком» и испускающими мощный свет стенами ласкает взор уходящего маэстро.

Весь рассказ построен на уверенности в том, что истинному человеку свойственно стремление к вечному совершенствованию, а потому детали конкретно осязаемого мира, лежащего рядом и вокруг, — это лишь обязательные вехи, которыми обычно отмечают дорогу. (Много лет назад на трассе, соединяющей магаданский аэропорт с городом, я видел вехи из крупных ветвей пушистой сосны: в густых снегах обычные километровые указатели вряд ли могли служить свою службу.)

Белая полированная дверь, на которую долго смотрит маэстро, инстинктивно понимая, «что путь лежит туда, и это неизбежно»; звонкий детский смех, который, медленно поднимаясь к горлу, вызывает трепет во всем существе и «растворяется в гармонии хрустальных отзвуков»; исчезновение черт преждевременной старости — таковы ориентиры, по которым движется музыкант в своем последнем сне.

Именно во сне, утверждает Мораццони, конечно же имея в виду не трехмерное измерение, «ощущение времени теряют даже самые бдительные умы; оно настолько сглаживается, что можно проснуться, не отдавая себе в этом отчета, и снова погрузиться в сон, не сознавая, когда и как это произошло, не имея возможности обнаружить грань между этими состояниями. Сон и явь встречаются в сфере, чуждой разуму, где переплетаются мысль и реальность, где желание и его воплощение сливаются воедино».

В связи с этой цитатой хотелось бы обратить внимание лишь на то, что, описывая уход героя из этой жизни, сама писательница, несомненно, ощущает неизбежность нового начала. И, предвидя его, понимая, что сам маэстро не сумеет с точностью поведать о событиях своего сна, она берет на себя труд рассказать о последних минутах гения на данном отрезке земного существования.

«Говорят, маэстро скончался с первыми лучами нового дня, которого он уже не увидел, портьеры были наглухо задернуты. Впрочем, никто не знает точно, когда пробил его смертный час, — всю ночь он провел в одиночестве».

Я подробно останавливаюсь лишь на этом рассказе Марты Мораццони, так как он принципиально важен для всей статьи: белая дверь, рай, ад, страна вечного лета... читателю важно понять, что все это единый духовный ряд. Перед нами все тот же, еще один, только обозначенный иными словами, образ «завершающего начала».

Что же касается «Последнего поручения» и особенно «Девушки в тюрбане» — рассказа, конечно же, не случайно давшего название всему сборнику, — то сошлюсь здесь на слова Анатоля Франса: «Всего лучше, когда, схватив несколько лучей или брызг мысли, разум наслаждается ими, не портя этого невинного удовольствия манией все приводить в систему и все обсуждать».

Очень надеюсь, что статья эта, пусть даже будучи принятой лишь частично или отвергнутой вовсе, даст тем не менее импульс мысли, после чего читатель забудет о ней и двинется в путь самостоятельно: всякое искусство, а такое неизмеримое, как литература, — прежде всего, требует личного участия и соучастия, переживания и сопереживания, требует силы от каждого, кто дерзнет встать перед этим зеркалом великих миров.

Всем — счастья и удач на дороге жизней!

Стефано Бенни

Перевод Е. МОЛОЧКОВСКОЙ (с. 29–98) и Н. СТАВРОВСКОЙ (с. 98–164)

© Giangiacomo Feltrinelli Editore, Milano

КОМИКИ, НАПУГАННЫЕ ВОИНЫ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА 

Лучо Ящерица — учитель на пенсии

Волчонок — его оруженосец, одиннадцати лет

Ли — призрак кунг-фу

Лючия Стрекоза — королева квартала