Полиция, полиция, картофельное пюре! - Валё Пер

А серьезной ли, кстати, она и была, эта зацепка?

И все-таки. Датская полиция допросила команду катера на подводных крыльях, и одна из стюардесс сказала, что во время вечернего рейса из Мальмё в Копенгаген она обратила внимание на то, что один из пассажиров упрямо стоял на палубе половину пути, который занимает тридцать пять минут. Внешний вид его, то есть прежде всего одежда, совпадал с приметами.

Здесь, кажется, что-то было.

На этих катерах, которые больше напоминают самолет, чем судно, на палубе не стоят. Вряд ли разумно стоять на таком ветру. Потом этот человек все же побрел в салон и сел там в одно из кресел. Он не стал покупать ни шоколада, ни спиртного, ни сигарет, которые на борту продаются беспошлинно, и потому его имя не записано. Когда пассажир что-то покупает, он должен заполнить отпечатанный типографским способом бланк-заказ.

Почему этот человек старался подольше побыть на палубе?

Может быть, ему нужно было что-то выбросить за борт?

В таком случае – что именно?

Оружие.

Если только речь шла о том самом человеке. Если только он хотел избавиться от оружия. И если только он стоял на палубе не потому, что боялся морской болезни и хотел подышать свежим воздухом. «Если, если, если», – пробормотал про себя Монссон и раскусил последнюю зубочистку.

Обследование места преступления шло плохо. Обнаружили сотни отпечатков пальцев, но не было никаких оснований считать, что какие-то из них принадлежат человеку, стрелявшему в Пальмгрена. Самые большие надежды возлагались на окно, но те несколько отпечатков, которые нашли на стекле, были слишком нечетки.

Баклунда больше всего раздражало то, что он никак не мог найти стреляную гильзу. Он несколько раз звонил по телефону, жаловался:

– Не понимаю, куда она могла запропаститься.

Монссон считал, что ответ на этот вопрос предельно прост, и даже Баклунд мог бы догадаться. Поэтому и сказал с мягкой иронией:

– Позвони, если у тебя появится какая-нибудь теория на этот счет.

Следов ног тоже не смогли обнаружить. Вполне естественно, поскольку по ресторану прошло множество людей, да и просто нельзя найти что-нибудь стоящее на полу, который сплошь затянут ковром. Прежде чем спрыгнуть с окна на тротуар, преступник шагнул в цветочный ящик, что нанесло большой ущерб цветам, но ничего не дало криминалистам.

– Ну и званый ужин, – сказал Скакке.

– А что такое?

– Он скорее похож на деловое заседание, чем на дружескую встречу.

– Может быть, и так, – сказал Монссон. – У тебя есть список сидевших за столом?

– Конечно:

Виктор Пальмгрен, директор, Мальмё, 56 лет.

Шарлотта Пальмгрен, его жена, Мальмё, 32 года.

Хампус Бруберг, заведующий отделом, Стокгольм, 43 года.

Хелена Ханссон, секретарь, 26 лет.

Уле Хофф-Енсен, заведующий отделом, Копенгаген, 48 лет.

Бирта Хофф-Енсен, его жена, Копенгаген, 43 года.

Матс Линдер, помощник директора, Мальмё, 30 лет.

– И, понятное дело, все работают в концерне Пальмгрена, – сказал Монссон, вздохнул и подумал, что теперь все эти люди разъехались кто куда. Енсены на следующий вечер вернулись в Копенгаген. Хампус Бруберг и Хелена Ханссон утром улетели в Стокгольм, а Шарлотта Пальмгрен пребывала у смертного одра своего мужа. В Мальмё остался только Матс Линдер. Да и в этом уверенности тоже не было: ближайший помощник Пальмгрена все время разъезжал.

Казалось, что кульминацией всех неприятностей в этот день было сообщение о смерти Пальмгрена, которое они получили без четверти восемь и которое превратило покушение в убийство.

Но худшее было еще впереди.

В половине одиннадцатого они сидели и пили кофе, осунувшиеся и измученные бессонной ночью. Зазвонил телефон, и Монссон снял трубку.

– Инспектор Монссон слушает. – И сразу: – Понимаю. – Он повторил это слово еще три раза, попрощался и повесил трубку. Посмотрел на Скакке и сказал: – Этот случай больше не наш. Сюда присылают человека из комиссии по расследованию особо опасных преступлений.

– Колльберга? – настороженно спросил Скакке.

– Нет. Самого Бека. Он прилетит завтра утром.

– Так что теперь делать?

– Спать, – ответил Монссон и встал.

VI

Когда стокгольмский самолет приземлился в Бультофте, Мартин Бек чувствовал себя неважно. Он и в хорошее-то время терпеть не мог самолеты, а на этот раз после выпивки полет показался ему вообще отвратительным.

Жаркий, недвижный воздух после относительной прохлады салона показался ему обжигающим. Уже спускаясь по трапу, Мартин Бек вспотел, он пошел к зданию аэропорта, чувствуя, как ноги вязнут в размякшем от зноя асфальте.

В такси было жарко, как в печке, несмотря на опущенные стекла, и накалившаяся спинка заднего сиденья буквально жгла его плечи сквозь рубашку. Он знал, что Монссон ждет его в полиции, но решил сначала заехать в гостиницу, чтобы принять душ и переодеться. На этот раз он заказал номер не в «Сант-Ёргене», как обычно, а в «Савое».

В номере было прохладно. Окна выходили на север, и был виден канал, здание центрального вокзала и порт; чуть дальше виднелся пролив; белый катер на подводных крыльях таял в голубоватой дымке где-то по дороге к Копенгагену.

Мартин Бек разделся и пошлепал по комнате, разбирая свои вещи. Потом пошел в ванную и долго стоял под холодным душем.

Он надел чистое белье и свежую рубашку и, когда был готов, увидел, что часы на здании вокзала показывали ровно двенадцать. В полицию он поехал на такси и, добравшись туда, пошел прямо в кабинет Монссона.

Окна, в кабинете были открыты настежь. Во дворе в это время дня стояла тень. Монссон сидел в одной рубашке и пил пиво, перелистывая лежавшие перед ним бумаги.

Они поздоровались. Мартин Бек снял пиджак и, опустившись в кресло, закурил свою «Флориду»; Монссон протянул ему пачку бумаг.

– Взгляни для начала на этот рапорт. Чертовщина тут начинается с первых шагов.

Бек внимательно читал рапорты, временами задавая Монссону вопросы для уточнения деталей. Монссон изложил ему и одну из слегка исправленных версий поведения Кванта и Кристианссона на Каролинском мосту. Гюнвальд Ларссон отказался от дальнейшего участия в нынешнем деле.

Мартин Бек, прочитав рапорты, отложил их в сторону и сказал:

– Прежде всего нам нужно как следует допросить свидетелей. Все это мало что дает. А что, кстати говоря, означает вот эта писанина? – Он полистал бумаги, нашел, что ему нужно, и прочитал: «Отклонения имеющихся в наличии часов в показании точного момента преступления…» Что это такое?

Монссон ножал плечами:

– Это Баклунд. Ты, наверное, имел с ним дело?

– Ах, он. Тогда понятно, – ответил Бек.

Он имел дело с Баклундом. Однажды, несколько лет назад. Этого было достаточно.

Во двор въехала машина и остановилась под окнами. Захлопали дверцы, застучали торопливые шаги, потом громко заговорили по-немецки. Монссон неторопливо поднялся и выглянул в окно.

– Как видно, сделали облаву на площади Густава Адольфа, – сказал он, – или у причалов в порту; мы усилили там охрану, но попадается большей частью молодежь с какой-то мелочью, покупает гашиш для себя. Крупные партии наркотиков и серьезную контрабанду редко удается найти.

– У нас такая же картина.

Монссон закрыл окно и уселся.

– Ну, а как тут Скакке? – спросил Мартин Бек.

– Ничего, – ответил Монссон. – Честолюбивый парень. По вечерам сидит дома и зубрит. И работает хорошо. Очень исполнительный, точный, сгоряча ничего не делает. Видно, тот случай был ему хорошей наукой. Впрочем, он боялся, что сюда приедет Колльберг, а не ты.

Около года назад Бенни Скакке и Колльберг брали на аэродроме Арланда преступника, и тот нанес Колльбергу тяжелое ножевое ранение; отчасти виноват был Скакке.

– Да и для футбольной команды хорошее пополнение, как я слышал, – улыбнулся Монссон.

– Вот как, – безразлично сказал Мартин Бек. – А чем он сейчас занимается?