РОССИЯ, МИР, БУДУЩЕЕ - АНДРЕЙ ФУРСОВ

—           Есть известное изречение Петра I о том, что мы должны взять от Запада всё лучшее и повернуться к нему задом. Скажем так, что-то на данном этапе пришлось ко двору — сфера услуг, сервис, быт. Не настало ли время для решительного претворения в жизнь второй части петровского тезиса? В принципе, президент такую решимость демонстрирует давно...

—           Этой решимости явно не хватает последовательности. Но это субъективный аспект дела. Ещё более серьёзен объективный, а точнее — системный. За последнюю четверть века у нас сформировались целые социальные и профессиональные группы или даже слои, паразитирующие на том типе компрадорских отношений с Западом, который возник в период ельцинщины и окончательные очертания принял в первое десятилетие XXI века. Причём слои и группы не только в экономике, но и в том, что выполняет у нас функцию политики, а также в СМИ, в шоу-бизнесе. Даже в обществоведческой науке возникли группы, специализирующиеся на пересказе-трансляции западных схем и навязывании их нашей реальности. В целом ряде учебных заведений эти компрадоры, плохиши от науки, задают тон, загаживая мозги студентам и подготавливая окончательную интеллектуальную капитуляцию нашего общества перед Западом. По сути, эти люди дистанционно уже обслуживают транснациональные корпорации. Показательна их реакция на Крым, на украинский кризис. Иными словами, в нашем социуме оформился сегмент “чужих”, нормальное функционирование которого требует разрушения нашего социума, наших традиционных ценностей, норм, нашей этики и эстетики, требует расчленения страны и установления политико-правового решения. Нельзя позволить социальному раку распространять свои метастазы. Вот это и будет реализацией тезиса Петра I.

—           Сегодня гражданин РФ окружён таким количеством бумажно-формальных. обязательств в виде анкет, страховок, полисов, собеседований, что недавняя его жизнь покажется просто верхом свободы. По сло-вам покойного А. Панарина, вся нация находится под подозрением, то есть большинство её живёт на правах, квартирантов в собственном доме. Сверхактуализация профессий юриста и особенно адвоката, целая отрасль услуг “психологов”, где через одного тебя встречают желторотые юнцы, а то и просто тёмные личности. Ведь раньше все ответы мне могла дать и давала литература. Как русская, так и мировая. Хороший текст и выслушает тебя, и придёт на помощь. Это к вопросу о понимании степени важности преподавания литературы с младых, ногтей. Трудно себе представить, чтобы я за деньги стал доверять непонятно кому решение своих проблем. Понятно, что такая всеобщая калькуляция отношений противна русскому человеку. Можно себе представить, что стало бы, если бы в дикой природе животные вдруг начали калькулировать свою жизнь. Ведь фактически сегодня наш социум отчасти отражает эту фантастическую картинку. Если Вы пишете, что сегодня суперэлита мира для самосохранения надеется с 5-6% сократиться до 2-3%, то и она понимает свой невесёлый финал. Вообще, Андрей Ильич, насколько хорошо капитализм знает сам себя, так сказать, изнутри? Ведь он фактически постоянно сталкивается с вызовами, которые сам и провоцирует.

—           В этом вопросе сразу несколько важных тем. По порядку. Первое. Нынешний — постсоветский — человек действительно находится под значительно более плотным контролем, чем человек советский. Жёсткий советский контроль, который сильно размягчился уже в 1960-е годы (да и раньше жёстким был скорее внешне — его не сравнить с железной хваткой контроля при капитализме), можно было обмануть. Разумеется, и сегодня можно сработать по схеме “а бумажечку твою я махорочкой набью”, но это сложнее. Человеку всё больше противостоит бездушная квазизападная машина с привкусом российского хамства. В этих условиях наши юристы, адвокаты, психологи — в той же мере не те, кем называются, что и рынок — не рынок. Лица этих профессий выполняют в нашей реальности, в этом самовоспроизводящемся процессе разложения позднесоветского общества совсем иные функции, чем их коллеги на Западе.

Второе. Да, мы литературоцентричная страна, и отмена сочинений в нашей школе — культурно-психологическая диверсия. Сегодня сочинение возвращается, но последствия разрыва сразу устранить не удастся.

Третье. Есть классовый барьер восприятия реальности, в том числе и у буржуинов. В то же время в капиталистической системе два контура не только власти, но и знания. Есть “наука” — история, социология, политология и т. д. — для профанов, ей профессора-филистеры обучают будущих социальных лохов в университетах. Я называю эту науку профессорско-профанной, именно она хлынула к нам в 1990-е годы. Именно её транслируют постсоветские компрадоры от науки, пересказывая чужие (то есть выражающие чужой классовый, геополитический и цивилизационный интерес) теории и пытаясь навязать их нашей реальности. Это не так безвредно, как это может показаться на первый взгляд. Всё это внешний контур. Но есть внутренний контур знания — “наука для своих”, скрытое знание о природе, о мире, об обществе, его реальных субъектах и закономерностях развития.

Четвёртое. Капитализм не может не провоцировать те проблемы, с которыми сталкивается. Реальность сегодняшнего дня такова, что он, а точнее — его хозяева перестали справляться с этими проблемами и контролировать их. И это их уязвимое место, которое историческая Россия должна использовать, расквитавшись за 1991 год.

—           Андрей Ильич, Вы, пожалуй, сегодня чуть ли не единственный публицист, который рассматривает социальные катаклизмы в неразрывной связи с теми процессами, которые происходят в культуре. Для Вас, как Вы заметили, сегодня это пространство напоминает зону питекантропов. Елена Камбурова точно подметила, что если бы за спиной была пустыня, то особых вопросов тогда бы не возникало. Но когда буквально вчера твоя жизнь была наполнена совсем другими звуками и красками, то тебе вдвойне труднее понять, как быстро такое падение могло произойти.

—           Ответ прост: это не вполне естественный процесс, это процесс направляемый. Насыщенное советское прошлое нам пытаются представить пустыней, пустотой. А как только начинают пытаться с ним тягаться, получается неприличный звук. Достаточно посмотреть ремейки “Иронии судьбы” и “Джентльменов удачи” — ведь убожество. Достаточно сравнить советскую эстраду с нынешней как по качеству музыки, так и по качеству исполнителей, всё становится ясно: двоечники (в лучшем случае троечники), бездари и дельцы на марше.

—           Действительно, даже лёгкие жанры советской музыки превратились сегодня просто в недосягаемые вершины. В итоге повсеместно мы имеем — пришло время называть вещи своими именами — смесь дремучего шоу-бизнеса с художественной самодеятельностью. Причем самодеятельностью самого низкого пошиба.

—           А чего можно ожидать от гешефтмахеров и дельцов — даже очень крутых? Куда им до уровня Дунаевского-старшего и Бабаджаняна, Петрова и Крылатова, Зацепина и Паулса?! Вообще популярная музыка — это важнейший социальный индикатор, показатель здоровья или нездоровья общества. Мой отец, молодость которого пришлась на 1930-е, на мой вопрос о тех годах ответил так: “Слушай музыку того времени. В атмосфере страха такая музыка невозможна”. И это при том, что отец был критиком Сталина и его системы и уже в конце 1930-х знал многое из того, о чём большинство узнало лишь после 1956 года. Действительно, трудно представить, что “Широка страна моя родная” написана и — самое главное — принята народом как своя, кровная в атмосфере страха. И, с другой стороны, какова же должна быть общественная атмосфера, породившая песни 90-х и нулевых про “кусочеки колбаски” и “юбочки из плюша”?

—           Следующий мой вопрос принципиален для меня как зрителя, читателя и слушателя. Первое — это то, что искусство сегодня не становится частью моей (и, думаю, не только моей) биографии. Свою жизнь до 1990 года я могу рассказать по событиям, абсолютно не касаясь личной биографии, год — книга, год — кинофильм, год — музыкальная премьера... А за последние 25 лет мне, по большому счёту, нечего вспомнить из того, что останется со мной. И ещё: трудно представить жизнь сегодняшних “мегасуперпуперзвёзд”, которая оформится во времени в книгу. Я точно знаю, что лет через двадцать не куплю биографию, скажем, Евгения Миронова, при том что ему не откажешь в таланте, хотя я готов был отдать последние три рубля за книжку об Алисе Фрейндлих. Нет ни национальных, событий, ни, следовательно, национальных, явлений. Ведь даже такие уважаемые имена, уже, кстати, не совсем молодых. людей как Нетребко, Цискаридзе, Мацуев... — это то, что связано исключительно с классическим искусством. Мало того, что не видно творческого напряжения, за что я, прежде всего, и платил деньги, покупая билет на концерт или пластинку в советское время. Было инстинктивное чувство, что без этого запала и горения не было бы никаких билетов и никаких пластинок... Сегодня — не просто ноль градусов, но минус пятьдесят по Цельсию! Как мало надо времени, чтобы люди променяли творчество на купюры. Опять-таки испытываешь состояние ступора от того, что то, на что раньше бы брезгливо поморщился, теперь дорого продаётся. И что окончательно добивает — оно покупается! XX век ставил запредельные задачи, чтобы через сорок-пятьдесят лет оставить художника исключительно перед искушением и соблазнами. Точно сбылось пророчество Энди Уорхола, что в XXI веке каждый будет знаменит 15 минут. Да, после 1991 года не стало соревнования, важного в культуре так же, как и в экономике и в политике. Только ли это сыграло свою роль, ещё раньше?