Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин

дома подсвечивают, а другие нет, те фасады, где нет подсветки, естественным образом кажутся темными. Без всякого заговора. Получишь плюс в карму. И это, кстати, вдобавок еще и правда.

– Поняла, – сказала Маня.

– А если кто-то заговорит про чтение мыслей, – продолжал папа, – хорошо будет засмеяться и ответить так – да кому они нужны, твои мысли? Зачем их читать, когда можно сразу писать?

– Поняла…

Невозможно было описать, как Маня любила папу в этот момент.

– В принципе, – продолжал папа, – кукуха сегодня не нужна. Можно обойтись одним имплантом. Можно даже без смарт-очков – передавать видеоряд с импланта прямо на зрительный нерв. Технология существует. Но если кто-то спросит, зачем тогда мы их носим, лучший ответ будет такой: продажа кукух и смарт-очков в качестве модных фишек, статусных и поколенческих символов – слишком хороший бизнес…

Маня была счастлива. Вот что значит быть дочкой банкира – папа не объяснял, папа инструктировал, как объяснять другим… После этого разговора Маня закрыла для себя тему. Она не хотела больше ничего знать ни о кукухе, ни об импланте.

Теперь она понимала, в чем причина – QQ-код у этих слов был такой, что кукуха не проявляла к ним особого интереса. Никто его не проплатил.

Темные фасады… Сколько, должно быть, в этом ярком веселом мире неоплаченных темных фасадов, давно слившихся со мглой.

* * *

Маня гордилась отцом невероятно, хоть не представляла, как он выглядит.

Вернее, вопрос не имел смысла: тело, в котором его видели другие банкиры или мама, он мог выбирать точно так же, как сама она выбирала аватарку для игры. К ее огментам папа не подключался по занесенному в брачный договор требованию мамы – она и так была недовольна восторженной фиксацией дочки на отце. По голосу папы казалось, что он молодой мужчина в расцвете сил. Но голос, конечно, тоже был синтетическим.

Правители человечества, тайные и явные, давно переехали мозгами в банки – и хоть папа к хозяевам мира не относился, быть дочкой банкира второго таера было круто все равно. Когда Маня говорила, что ее папа банкир, никто не задавал уточняющих вопросов: номинально у слова сохранялись два смысла, но путаницы не возникало, потому что всеми банками давно управляли из банок.

Зато над банкирами постоянно издевались стендап-комики.

«Место в банкохранилище стоит так дорого, что хранящимся там мозгам приходится постоянно спекулировать на бирже прямо из булькающей зелеными пузырями жидкости, иначе их выплеснут вместе с нею…»

Так пошутил один из них, когда Мане было тринадцать. Она уже знала, что папа зарабатывает биржевой игрой, и слова юмориста сильно ее напугали.

Успокоил папа – через неделю после этого события, когда мама пожаловалась на дочкин плач.

– Папа, а если ты проспекулируешь бондеривативами неудачно, твою банку сразу отключат? У нас будут проблемы?

Серебристый смех. Главное воспоминание о папе из детства – счастливый серебристый смех.

– Нет, дурочка. Не переживай… Проблемы будут у бондеривативов… У вас с мамой все будет хорошо.

Хранилище банок, где жил папа, располагалось далеко за границей – под землей в Неваде.

Там была жаркая пустыня, закамуфлированная дрожащим маревом. Под землей осталось много военных бункеров карбоновой эры. В самом большом и надежном оборудовали хранилище, где стояла папина банка.

Хранилище было экстерриториальным – на него не распространялась ни одна национальная юрисдикция. Банку с папой не выдали бы американским властям даже при маловероятном военном конфликте Доброго Государства с Соединенными Сейф Спейсами.

Маня не знала, как выглядит хранилище – съемки внутри были запрещены. Она видела только панораму пустыни с дрона: на желто-коричневой плоскости стояли два одинаковых бетонных здания с блестящими на солнце кожухами вентиляторов. Это были фабрики жизнеобеспечения. Там гудели кондиционеры, обновлялся физраствор и коммутировались церебросигналы, соединяющие папу с загадочной вселенной банкиров.

Одна фабрика работала. Другая, точно такая же, была резервной – на тот случай, если что-то случится с первой. Папа был неплохо защищен от житейских невзгод. Даже без внешних связей его подземное жилье могло поддерживать жизнь в банках целый месяц. Банки нельзя было уничтожить авиационным ударом. Сгорели бы только здания на поверхности – а за месяц банкиров без труда спасли бы через подземный эвакуационный тоннель.

Увидеть фабрики жизнеобеспечения было просто. Но вот поглядеть своими глазами на волшебное пространство, где папа купался в вечном счастье, было невозможно. Для этого следовало стать банкиром самому – или получить гостевые очки. Такие были у мамы, но с Маней она их не шэрила. Гостевыми очками мог пользоваться только их хозяин, кукуха следила за этим строго.

Стендап-комики заблуждались. Банкир жил вовсе не в банке. Там висел его мозг. Но мозгу не казалось, что он медузой плавает в подогретом цереброспинальном растворе.

Сложнейшие сигналы, приходившие в мозг от внешней сети, рисовали пространства чудес, омываемые строго выверенными дозами счастья. У банкиров была своя сеть, не связанная с обычной. Их таинственные миры возникали в нейросетевых кластерах, расположение которых было строго засекречено. Распространение даже одного фрейма из банкирской симуляции в обычных сетях считалось уголовкой. Это было связано и с прайваси, и с безопасностью: защитой от какой-то «резонансной атаки». Или так говорили.

Для младших таеров, правда, разрешалось словесное описание и выполненные по нему рисунки.

– Раньше, – объясняли в лицее, – в зале суда нельзя было фотографировать и можно было только рисовать – вот это то же самое.

Но Маня понимала, что это не то же самое. Художник в зале суда рисовал с натуры. А если картинку делали по словесному описанию, значит, сначала кто-то сказал – «ну там, типа, такая гора, на ней лес…», а потом уже художник воплощал свое понимание услышанного. Гальваническая развязка, луч света, пропущенный через трансформатор слов. Банкиры умели защищать свой мир от сглаза.

Маня видела рисунки первых трех таеров. Это напоминало курорты, куда иногда ездили отдыхать они с мамой, только, например, с желтым или зеленым небом, розовым или фиолетовым морем. В небесах этих пространств летали дивные птицы, ночь освещали изысканные кометы и туманности, на пляжах росли карликовые пальмы с фантастическими фруктами-пирожными, а сквозь ночное море просвечивали флюоресцирующие подводные сады…

Все это, конечно, давало представление – но не столько о баночных вселенных, сколько о воображении художника. Из романтизма Маня соглашалась считать эти рисунки правдой и честно пыталась представить, как папа попивает на оранжевом берегу замысловатый коктейль и заедает его крохотным шоколадным ананасом, пока компьютер впрыскивает ему в мозг соответствующую моменту счастливую химию.

Чем старше становилась Маня, тем сильнее она боготворила папу. К восемнадцати она считала его сверхъестественным существом.

Он, в общем, и был таким во всех практических смыслах. Он знал про Маню все и мог видеть ее через комнатного клопа когда