Крейсер его величества «Улисс». К югу от Явы - Алистер Маклин

ВВ, и если немцы собираются прикрепить их к днищу какого-то корабля, то не преминут прикрепить их к нашему днищу.

Тиндалл взглянул на Вэллери. Лицо его было непроницаемо. Акустик непрерывно докладывал о результатах гидропеленгования. Пеленг цели оставался неизменным, дистанция сокращалась.

— Совершенно верно, — проговорил адмирал. — Изображаем из себя мальчика для порки. Черт возьми, не по нутру мне вся эта история. — Лицо его исказилось, он невесело засмеялся. — Хотя, что для меня? Для команды — это действительно последняя капля. Этот последний кошмарный поход, мятеж, штурмовая группа морских пехотинцев с «Кемберленда», боевая тревога в гавани… И после всего случившегося мы должны рисковать своей шкурой ради этого… этого подлого… — Не закончив фразы, он в сердцах выругался, потом спокойно продолжал:

— Что же вы собираетесь сообщить экипажу, командир? Происходит что-то невероятное, черт подери! Я сам, того и гляди, начну бунтовать…

Тиндалл, замолчав, вопросительно посмотрел через плечо Вэллери. Тот обернулся:

— Что случилось, Маршалл?

— Прошу прощения, сэр. Я по поводу эхо-сигналов. — Он показал большим пальцем на поверхность моря. — Наверное, подлодка, причем совсем маленькая?

Маршалл говорил с заметным канадским акцентом.

— Похоже, что так. А в чем дело?

— Мы тут с Ральстоном пораскинули мозгами, — улыбнулся канадец. — И кое-что придумали.

Вглядываясь вперед сквозь мокрый снег, Вэллери отдал распоряжение на руль и в машинные отделения, затем повернулся к минному офицеру. После приступа мучительного кашля, указывая на план якорной стоянки, командир проговорил:

— Если вы намереваетесь глубинными бомбами оторвать кораблю корму на таком мелководье…

— Нет, сэр. Ко всему, мы вряд ли сумеем поставить взрыватели на достаточно малую глубину. Я прикинул, вернее, не я, а Ральстон, что надо бы спустить на воду моторный баркас и захватить с собой несколько 25-фунтовых зарядов, 18-секундные запалы и химические взрыватели. Правда, ударная сила зарядов невелика, но ведь и у мини-лодок корпус не ахти какой прочный. Если же экипаж размещается не внутри, а снаружи этих штуковин, фрицам наверняка крышка.

Вэллери улыбнулся.

— Неплохо придумано, Маршалл. Пожалуй, так и сделаем. Что на это скажете, сэр?

— Попытка — не пытка, — согласился Тиндалл. — Лучше, чем ждать, пока нас самих ко дну пустят.

— Тогда за дело, минный офицер. — Вэллери изучающе посмотрел на него. — Кто у вас специалисты по подрывным работам?

— Я собирался захватить с собой Ральстона…

— Так и думал. Никого вы с собой не возьмете, дружище. Я не могу рисковать командиром минно-торпедной боевой части.

Маршалл тоскливо посмотрел на каперанга, затем покорно пожал плечами.

— Тогда надо послать старшину торпедистов и Ральстона, он старший торпедист. Оба отличные ребята.

— Хорошо, Бентли! Отрядите кого-нибудь на баркас для сопровождения команды подрывников. Мы будем сообщать им результаты гидропеленгования. Пусть захватят с собой сигнальный фонарь. — Внезапно голос Вэллери упал до шепота. — Маршалл…

— Да, сэр!

— Сегодня в госпитале умер младший брат Ральстона.

Командир взглянул на старшего торпедиста — высокого неулыбчивого блондина в линялой робе, поверх которой была надета канадка из грубого сукна.

— Он еще не знает об этом?

Минный офицер изумленно уставился на командира корабля, потом медленно повернулся в сторону Ральстона и негромко, в сердцах выругался.

— Маршалл! — Голос Вэллери прозвучал резко, повелительно, но Маршалл, казалось, не слышал командира. Лицо канадца было неподвижно, словно маска.

Он не замечал ни недовольного выражения командира, ни укусов града, хлеставшего его по лицу.

— Нет, сэр, не знает! — ответил он наконец. — Но утром он получил еще одно известие. На прошлой неделе разбомбили Кройдон. Там живут… то есть жили мать Ральстона и три его сестры. Бомба была замедленного действия.

Камня на камне не осталась.

Маршалл резко повернулся и ушел с мостика.

Операция продолжалась всего пятнадцать минут. С правого борта «Улисса» на ходу спустили моторный баркас, с левого — разъездной катер. Баркас с швартов-гиком на борту направился к швартовной бочке, куда шел и «Улисс», а катер пошел под углом к курсу корабля.

Метрах в четырехстах от крейсера по сигналу с мостика Ральстон достал из кармана плоскогубцы и раздавил химический взрыватель. Старшина безотрывно смотрел на секундомер. На двенадцатой секунде заряд полетел за борт.

Затем один за другим в воду упали еще три заряда с взрывателями, установленными на различную глубину. Катер в это время описывал циркуляцию.

Первыми тремя взрывами подбросило корму, катер судорожно затрясся, и только.

Зато после четвертого взрыва из воды вырвалась ввысь мощная струя воздуха.

Еще долго на поверхность, зловеще шипя, поднимались пузырьки. Когда волнение улеглось, все увидели, что на сотни ярдов море покрыто пленкой нефти…

Матросы, оставившие после отбоя боевые посты, с бесстрастными лицами смотрели на приближающийся к «Улиссу» катер и успели подцепить его на шлюп-тали в последнюю минуту: рулевое устройство катера оказалось выведенным из строя, корпус дал сильную течь. А «Герцог Кемберлендский» к тому времени превратился в пятно дыма, видневшееся за далеким мысом.

Тиская в руках фуражку, Ральстон сидел напротив командира корабля. Ни слова не говоря, Вэллери долго глядел на юношу.

Он не знал, что сказать и как сказать это. Очень уж неприятной была выпавшая на его долю обязанность.

Ричарду Вэллери неприятна была и война. Более того, она всегда была ему ненавистна, и он проклял день, когда война оторвала его от отставного уюта и комфорта. Во всяком случае, сам он говорил, что его оторвали. Лишь Тиндаллу было известно, что 1 сентября 1939 года он добровольно предложил свои услуги адмиралтейству и их охотно приняли.

И все же войну он ненавидел. Не потому, что она мешала Вэллери воздавать дань давнишним привязанностям — музыке и литературе (он был большим знатоком по этой части); не потому даже, что она постоянно оскорбляла его эстетические чувства, его представления о справедливости и целесообразности. Он ненавидел ее потому, что был глубоко набожен; потому, что ему больно было видеть, как люди превращаются в лютых зверей; потому, что он считал жизнь тяжким бременем и без тех страданий и лишений, которые приносит с собой война; но главным образом потому, что он ясно представлял всю нелепость и бессмысленность войны, этого порождения воспаленного безумием мозга, войны, которая ничего не решает, ничего не доказывает, кроме древней, как мир, истины, что господь Бог всегда на стороне более многочисленных легионов.

Но существуют вещи, которые волей-неволей нужно делать. Вэллери было совершенно ясно, что война эта — и его война. Поэтому-то он снова пошел служить на флот. По мере того, как шли тяжкие годы войны, он старел, худел, становился все добрее и терпимее к людям, которых он все больше понимал.

Таких, как Вэллери, не сыскать было среди