Стихотворения и переводы - Любовь Якушева

В издательстве “Панорама” вышла в 1997 году книга “Поэты — лауреаты Нобелевской премии”. Не вполне корректно — у каждого переводчика своя манера и “закон” — правильнее было бы сравнивать перевод преимущественно филологический с преимущественно поэтическим — я не стану этого делать, замечу только, что “Асинский царь” Любови Якушевой и “Царь Асини” С.Ильинской — разные произведения, и первое действует на меня с е й ч а с так, что вспоминаю “Лесного царя” моего детства, а второе добросовестно пересказывает содержание подлинника, не покушаясь на ритмические и прочие вольности. Оба произведения полноправно существуют, у обоих должны быть читатели — не должно только быть распри у под-ходов к подлиннику. Высокоуважаемый мною Д.С.Лихачёв делает филологические переводы древних текстов (в “Изборнике” и др.), не менее уважаемый С.С.Аверинцев делает то же самое, но со сдвигом к поэтичности, когда отказывается от буквального перевода, — оба оставляют свободное поле для поэтического перевода, который, как говорил Пастернак, “оставлял бы впечатление жизни”.

Огромное горе постигло Элладу.Столько раздроблено телчелюстями земли и воды…Реки вздулись от жижи кровавойради льняных колыханийради дрожания бабочки ради лебяжьей пушинки. . . ради Елены. . .“В Платрах не дают тебе спать соловьи”Заплаканная птица…

Я позволил себе беззаконные купюры — несколько обнажил цитату ради бесспорной поэзии перевода и, надо быть уверенным, подлинника. Рука не может быть безвольной и обвести буквальное:

ради пустой оболочки, ради Елены.

Переводчик не может не спорить с поэтом, чьим душеприказчиком он оказался. Рецензент не может умывать руки при неправедной уступке первого второму. Сама Эллада решительно восстаёт, если красоту, достаточную причину любой драмы вплоть до войны, кто-то сочтёт “пустой оболочкой”. Быть может, в мировой истории всего лишь одна и была война справедливая и мотивированная — Троянская.

… ради льняных колыханий…

Ради этого, собственно, и предприняла труд Люба Якушева. И ей — Царство Небесное переводчице-поэту! — так прекрасно вторит художница Елена Романова, влюблённая в эту поэтическую ткань, в линию и свет — э л л и н с к и е, хочется сказать.

…Везде стихикак будто крылья ветра в ветре,догнавшие в одно мгновенье чайку.Так и не так у нас. У обнажённой женщиныменяется лицо и остаётсятем же самым. Это знаеттот кто любил…

Замечанье не столь уж важное: одних общественных добродетелей поэту-дипломату-патриоту-мученику недостаточно, чтобы на долгую память увенчала его Нобелевская премия. Нужны ещё крылья в ветре — крылья ветра.

Поэт, как и переводчик, непременно где-нибудь проговаривается — так, что п р о г о в о р к а эта разом освещает самое характерное, иногда тайное, иногда ненужно повторяемое и слабеющее от повторений. Якушева нашла своего поэта, он же, того не зная, но т я н я с ь (нет в молодом языке нашем этой формы) к неизвестному и угадывая, прочил, видимо, себе жизнь в другом языке и угадал-таки “добела раскалённого Ангела”, чистый огонь — причину и своих стихов, и стихов Любови Якушевой. Вот несколько строк, нечаянно портретных:

…и вновь тот человекв отметинах тропических укусовбрал свои чёрные очки как будто собирался работатьс кислородом и огнёми виновато говорил, обдумывая тщательно слова:“Ангелы так белы, словно раскалены добела — и можетне выдержать глаз такой белизны;если хочешь на них смотреть, ты должен стать камнем… ”

и далее — прихотливые условия и предложенья, уводящие от уже сказанного. А сказано — главное. Если угодно — в продолжение великих стихов

По небу полуночи Ангел летел…

Стихов о з в у к а х н е б е с, не заменимых скушными песнями земли. В с т и х а х Я к у ш е в о й э т и з в у к и с л ы ш н ы и о б р а з у ю т с в о ю м е л о д и ю.

Было бы правомерно с переводами сравнивать подлинные стихи уже самой переводчицы, но мы окружили себя оградою минимумов, нам вечно не хватает “размеров статьи”, мы украли у самих себя пространство далёких ассоциаций, привыкнув к разнообразным “хрущёвкам” и ютясь на 6 сотках, собственноручно себе отмеренных. Поэтому — ещё несколько попыток сказать о поэзии якушевских переводов — и точка. Их лучшее состояние — ничейность. Да, того-то перевёл тот-то. Но перевод заблудился на пути от оригинала к другому оригиналу. Тут его настигают формулировки от “фантазии” до “отсебятины” — и бесполезно что-либо оспаривать. Да, да, десять раз да, и все правы. А стихи — ничьи, и хорошо им…

Сейчас,когда расплавлен свинец для гаданья —сверкание летнего моря,нагота полнокровной жизни;и движение и остановка и неподвижность и дрожь,кожа и поцелуи —всё стремится сгореть.Словно в полдень сосна обливаясь смолой.торопится стать огнёмне в силах выдержать пытки, —КРИКНИ ДЕТЕЙ ЧТОБ СОБРАЛИ ЗОЛУИ ПОСЕЯЛИ.Закономерно всё что уходит.Даже то что осталось стремится сгоретьв этот день когда вбито солнцев сердце столепестковой розы.

Ангел поистине раскалён добела — раскалена эта песня, этот гимн жизни. Интересно, поют ли эти слова на родине поэта? Она так музыкальна… Строчку о ЗОЛЕ я выделил крупно — она имеет силу эпитафии.

Мне кажется, особняком стоит в этом собрании “Героическая и скорбная песнь о младшем лейтенанте, погибшем в Албании” — поистине песнь Одиссеаса Элитиса (Нобелевского лауреата 1979). Если можно передать то, чем наполнено бывает смертное мгновение, то это сделал Элитис. Это самая отрывисто-прихотливая и, может быть, самая гармоничная вещь среди переводов. Весь “пересказ” явления смерти передоверен природе — и это она, природа, умирает по причине нелепой и неправедной смерти человека с его нелепым изобретением в руках, причиняющим смерть. Это поэма абсурда, ставшего законом “разумной” жизни. Такие вещи объясняют многое — например, то, почему здесь возможен только свободный стих.

Песнь Элитиса восходит к “Откровению” Иоанна Феолога — яркостью образов и общей идеей возмездия. Нельзя, люди, дар краткой вашей жизни отнимать у себя и других, дар превращать в долг и расцвечивать сей последний узорами лжи.

Весь мир сиял, словно в капле воды,Где стук копыт звенел в зелёных кронах…По утрам у подножья горы —Там сегодня, СЛОВНО ОТ БОЖЬЕГО СТОНАВЫРАСТАЕТ ОГРОМНАЯ ТЕНЬ,Там сегодня, всё ниже склоняясь, БОРЬБАкостлявыми пальцамиИз своего венка вырывает и гасит цветы…. . . .

ПЕРЕВОДЫ С ГРЕЧЕСКОГО и другие — так, по сути, надо было бы назвать этот сборник, где поместились кроме Сефериса, Элитиса, Кавафиса, Варналиса и Ксироса, ещё четверостишие Марциала, три стихотворения Катулла, три — Генриха Гейне. Большая работа — переводы из Йозефа фон Айхендорфа. Якушева пишет об этом современнике Пушкина: “Всю поэзию Айхендорфа пронизывает чувство радостного и благоговейного преклонения перед совершенством природы, растворения в ней. Герой Айхендорфа наделён чистой душой, способной по-детски воспринимать мир. Не случайно некоторые стихотворения Айхендорфа стали романсами и народными песнями”.

Как будто Люба это пишет про себя!..

Такие переводы — отдых, распеванье, игра. Для русского поэта, воспитанного Пушкиным и Тютчевым, воспроизводить олеографии Айхендорфа — конечно, отдых, если не забава. Тем дороже н а й т и среди этих милых вещиц нечто более серьёзное, б о л е е с в о ё, так сказать. Кроме того чистого и детского, о чём сказала Люба.

Взберусь на гору — вниз смотрю с вершины,спускаюсь вниз — смотрю на гребни гор.То гордость всколыхнёт души глубины,то грусть и кротость вдруг наполнит взор.Но эти чувства и наполовинуне правят миром. Мне они — в укор.Как медленно с пера сползают строчки!С большим трудом я достигаю точки…(“Летний зной”)

Недаром Аркадию Штейнбергу, в чьём семинаре по переводам занималась Люба Якушева, превосходным показалось стихотворенье “Прощальное”. “Это подлинный Айхендорф, — радуется Аркадий Акимович, — и это прелестные чистые стихи русские…”.

. . . .