Гениталии Истины - Макс Гурин

Уже несколько часов Тяпа преследовала его на мотоцикле с коляской. Управлял мотоциклом какой-то небритый макака с фантастически наглыми глазами. Он непрерывно надувал пузыри из заграничной жвачки и ковырялся собственным хвостом у себя в носу. Тяпа же сидела в коляске. Прямо перед ней стояла огромная алюминиевая кастрюля с надписью «нет выхода», а в руке она сжимала огромную вилку всего лишь с двумя зубцами. Обезьянка постоянно вылавливала ею в кастрюле всё новые и новые галушки и беззастенчиво кидалась ими в Мишутку. «Если она хоть раз попадёт — мне конец!» — справедливо предположил медвежонок.

Велосипед слушался его всё хуже и хуже. Из правого уха сочилась тоненькая струйка настоящей медвежьей крови, и где-то в самом нутри его естества зарождался какой-то пока ещё маловнятный, но безоотчётно пугающий гул.

«Господи, — пронеслось в голове у Мишутки, — неужели вот так всё и кончится?! Неужели это она?» Он снова промахнулся лапой мимо левой педали.

«Левая педаль — слева, и сердце слева; промах левой ноги — ошибка сердца; ошибка сердца — остановка сердца; остановка сердца — смерть мозга, — снова закружились внутри Мишутки слова, — преступление — наказание; моё сердце ошиблось, моё сердце будет наказано; моё сердце — преступник; моё сердце накажет мой мозг; мозг справедливый; мозг праведный; он накажет моё преступное строптивое сердце; мозг справедливый; но справедливо ли наказание с точки зрения сердца?; с точки зрения мозга моего сердца; мозг моего сердца не согласен с сердцем моего мозга; но моё сердце — это моё ли сердце?; то есть сердце ли это меня; может быть, моё сердце — это мой мозг?»

Из этих размышлений Мишутку выбил истошный радостный вопль Макаки: «Ага-а! Попали! Попа-али!!!» И медвежонок понял, что в него попали галушкой. Тяпина галушка попала Мишутке в самое сердце, и… в тот же миг всё взорвалось…

А когда всё взорвалось, то есть уже через две секунды после того, как в его сердце попала галушка, раздался звонок в его дверь…

Мишутка открыл глаза и несколько секунд неподвижно смотрел в потолок, пытаясь сориентироваться. В дверь позвонили снова. Медвежонок горько зевнул и спустил задние лапы на пол. Как назло тапочки занесло под диван. Пришлось встать на ковёр всеми четырьмя и, стоя на карачках, долго шарить свободной лапой в поддиванной пыли. Однако, в конце концов, его старания хоть здесь увенчались успехом, а уже через тридцать секунд Мишутке и вовсе удалось отпереть дверь.

На пороге стоял сын Тяпы Андрюша, а рядом с ним — перевёрнутое вверх дном пластмассовое помойное ведро. По всей видимости, иначе малыш не мог дотянуться до кнопки звонка.

— Дядя Миша, — сказал Андрюша, — я всё знаю. Я против. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь повторилось.

— Что повторилось? Что с тобой, глупыш? Ты почему так дрожишь? Заходи же скорей! Я тебя медком угощу! — засуетился Мишутка.

— Спасибо, я не хочу. Дядя Миша, ты знаешь, о чём я говорю. Ты сегодня от нас с мамой ушёл в семь утра. Я всё знаю. Не надо так. Не приходи ты к нам больше! Она больная, глупая, слабая; она меня растит, тяжело ей. Она сама ничего не понимает. Ты сложный. Ты странный. Не надо ей этого. Она не справится.

— Послушай, малыш, — перебил Андрюшу Мишутка, — ты что-то путаешь. Это ошибка. Бедный глупенький мальчик.

— Я не бедный! Ничего я не путаю! Не ходи больше к нам! А то я убью её! И тебя убью! Ты же знаешь, с каким трудом она выкарабкалась! Пожалей ты её, не ходи к нам больше. Я тебя очень прошу!

— Мишутка стоял на пороге собственного дома, чувствуя, что снова впадает в оцепенение. Он даже как бы протянул лапку к незримому блюду с желудёвыми чипсами и совершенно отчётливо ощутил, как ему на ладонь тоненькой струйкой снова сыплется Тяпин табак.

— До свидания, дядя Миша. — сказал Андрюша и стал спускаться по лестнице. На следующем пролёте ребёнок остановился и крикнул: «Я отцу письмо написал! Он через месяц приедет! Я точно знаю! Не ходи больше к нам!..»

Видимо, в это утро все как сговорились. Не успел Андрюша как следует хлопнуть дверью в парадном, как в квартире Мишутки зазвонил телефон.

— Мишань, ну ты чё, забыл что ль, увалень ты косматый! — послышался из трубки голос майора.

— Что забыл? — не понял Мишутка.

— Ну точно забыл! Сам же просил взять тебя на манёвры! Я уж и автомат для тебя собрал, и плащ-палатку погладил! На сборы даю три минуты! Я за тобою заеду.

Трубка наполнилась короткими гудками. Мишутка почистил валенки, оделся и вышел на улицу, где уже разворачивался танк, чтобы подъехать ближе к его подъезду.

14

Ваня проснулся от поцелуя собственной матери. «Вставай, Иван Петрович!» — сказала она и снова поцеловала его. Ваня сел в своей кроватке и похлопал глазами.

Одевайся скорее. Сейчас завтракать будем.

— Мам, а можно я сегодня с собой в сад красного цыплёнка возьму? — загундосил мальчик.

— Нет. Мы сегодня с тобой в сад не пойдём.

— Почему-у? — воскликнул Ваня, и глаза его печально округлились, как будто ожидая приказа детского мозга начать слёзовыделение.

— Потому что, соня моя рыжая, мы с тобой сейчас пойдём в поликлинику. А потом, на обратном пути, в детский парк.

— На карусели? — не веря своему счастью, поспешил уточнить мальчик.

— На карусели. — подтвердила мама. — И на карусели, и даже на качели-кораблики.

— Чур я на лошадке сегодня поеду! Не хочу больше на «жигулях»!

— Хорошо-хорошо! Но сначала в поликлинику. Надо сделать тебе рентген и анализ крови.

— А это не больно? — недоверчиво спросил Ваня.

— Нет, — сказала мама, — совсем не больно. Ни чуточки. Это очень быстро: чик-трак и готово. Да и потом, ты ведь — мужчина!..

По дороге в поликлинику Ваня озвучивал разговор красного цыплёнка, которого всё-таки взял с собой и теперь держал в левой руке, и маленькой сиреневой собачки, неожиданно обнаруженной им в правом кармане своей курточки. В данный момент сиреневая собачка и красный цыплёнок говорили о предстоящей войне; о том, удастся ли её избежать; возможно ли разрешение конфликта дипломатическим путём и о том, выстоит ли Красная Армия или опять придётся договариваться о позорном мире на манер Брестского.

Ваня внезапно прервал их разговор и обратился уже к маме:

— Мама, а вдруг немцы снова на нас нападут?

— Ну что ты? — поспешила его успокоить Ольга Васильевна. — Вообще-то, Германия считается социалистическим государством. Так и называется: Германская Демократическая Республика.

Эта информация и впрямь успокоила Ваню. Ведь в свои пять-шесть лет он твёрдо знал, что причиной любой войны является только конфликт систем, а раз система одна и та же, значит и воевать незачем! Не о чем спорить! И ещё он знал, что демократия — это «власть народа», то есть такой общественный строй, где хорошо каждому, потому что в целом все каждые и представляют собой этот самый народ. В данном случае, народ немецкий, которому и принадлежит власть, что означает, что власть в ГДР, как и в Советском Союзе, самой лучшей и самой честной в мире стране, принадлежит каждому-каждому её счастливому гражданину. То есть любому человеку, которому посчастливилось родиться в социалистической стране.

— У нас скоро дядя Валера в ГДР поедет, в командировку, — сказал мама, — Наверняка каких-нибудь солдатиков тебе привезёт. Только ты к нему с расспросами не приставай, и он тогда обязательно привезёт!

Этот самый дядя Валера был старшим братом Ольги Васильевны и работал врачом-невропатологом, то есть устранял, по мере возможности, неполадки в мозгах у самых разных людей. В основном, у детей, потому что он был не простым невропатологом, а педиатром. Педиатры же — это такие врачи, которые предпочитают лечить детей. А если и не лечить, то уж, во всяком случае, их диагностировать.

Ваня, в принципе, знал, что диагностировать — это не больно, но после недавней истории, когда его маме предложили немедленно удалить своему сыну какие-то аденоиды, он понял, что диагностика — тоже штука опасная и, может быть, даже пострашнее лечения.

Тем не менее, дядю Валеру Ваня очень любил. Ведь в костюме невропатолога-педиатра тот являлся совсем к другим детям, которые наверняка чем-то всерьёз провинились. Перед визитом же к Ване он всегда успевал надеть добродушную маску маминого старшего брата, относящегося к своему племяннику с редкостной теплотой. Мальчик платил ему той же монетой.

Сейчас у дяди Валеры была своя семья, состоящая из его жены тёти Кати и двоих детей: Антона и Анжелики. Антон был старше Вани на шесть лет, а Анжелика была на шесть лет старше Антона. Таким образом, ей было уже почти восемнадцать, и у неё уже сформировались взрослые груди, что, конечно, не прошло незамеченным перед Ваней.

Два года назад, когда они всем кланом отдыхали в одном доме отдыха, Анжелика, которая тогда была девятиклассницей, порезала стеклом ногу на какой-то прогулке, и Ваня, узнав об этом, тихонько плакал в тот вечер перед сном, жалея её, «свою бедную девочку», и представляя, как он обнимает свою старшую сестру и гладит по голове, утешая.