Послушай, как падают листья - Ольга Громыко

Обострившееся обоняние без труда вылущило из осеннего пряного воздуха множество привычных запахов — след пробежавшего утром зайца, дымок костра, принесенный с опушки, въедливый дух переползшего дорогу ужа, почти неслышный аромат усыхающего к зиме земляничника, переплетенный с отдушкой мокрых перьев затаившегося в нем перепела.

Он не удержался, свернул с тропы и сунул морду под гривку пожухлой травы и земляничных листьев. Взъерошенная птица мрачно сверлила его круглыми бусинками глаз, приоткрыв клюв от возмущения. Знала, нахалка, что этот — не тронет. Да еще и пребольно клюнула в нос, воспользовавшись его замешательством. Фыркнув, он отдернул морду и потерся носом о лапу. Здесь, в лесу, где смерть — всего лишь одна из граней жизни, его не боялись, принимая, как должное.

Он побежал дальше — ровной, неспешной и неслышной трусцой матерого волка. Хозяина и слуги леса одновременно, ибо власть, данная ему, не ставила его выше подвластных.

В перелеске он встретил ясноглазую волчицу. Она чуть вильнула хвостом, узнавая черного голубоглазого волка-одиночку, изредка охотившегося вместе со стаей. Она еще не знала. Волчата, кружком сидевшие и лежавшие вокруг матери, предостерегающе заворчали, и он обошел их стороной, не нарушая покой волчьей семьи.

Он знал, что поступил правильно. Но почему-то чувствовал себя виноватым.

В глухой маленькой деревне все друг друга знают, унесенного лисой куренка обсуждают всем миром, весть о чужом человеке разносится от одного конца деревни до другого быстрее, чем он успеет проскакать ее на лошади, а уж рождение ребенка, свадьба или похороны становятся всеобщим достоянием.

И потому, чтобы собрать вокруг себя толпу, вовсе не обязательно колотить в било, кричать истошным голосом, стучаться в двери — достаточно вернутся из леса бегом, без кузовка, с зареванным ребенком на исцарапанных ветками руках.

— Это все он, лешачихов выкормыш! — Кричал мужчина, поднимая мальчика вверх, чтобы все видели наливающийся синяк на шее. Прибежала мать, выхватила сынишку и, прижав к груди, надрывно заголосила:

— Дитятко ты мое ненаглядное, да кто ж на тебя, ребенка безвинного, руку поднять осмелился? А дайте мне сюда этого злодея, я ж ему живо глаза повыцарапаю!

Мальчик уже и сам не рад был, что не сослался на случайный ушиб при падении. Материнские руки больно впивались ему в ребра, десятки людей глазели на него с жадным любопытством, и лишь несколько женщин — с жалостью.

А история, пересказанная четырежды, все больше обрастала домыслами. Теперь мужчина клялся-божился, что своими глазами видел, как ведьмарь обернулся вороном, да не простым — лицо человечье, только с клювом, а вместо лап копыта. Будто бы кинулось это страховидло на ребенка, хотело заклевать до смерти и мясцом теплым поживиться, да отец не сплошал — подкрался и накрыл поганца кузовком, сам сверху сел и давай всем богам по очереди молиться. Только куда ему колдуна удержать, вырвался тот из-под кузовка и улетел прочь.

Люди слушали, удивленно, недоверчиво качали головами, и мало-помалу начинали роптать.

Перебегая из леска в лесок сжатым ржаным полем, немилосердно коловшим лапы, он краем уха уловил приглушенную возню из высокого, разворошенного снизу стожка. Там, в золотом гнездышке из соломы, жарко любились двое — мужчина и женщина; помолвленные, но неженатые еще парень и девушка, укрывшиеся от праведного гнева родителей, а то и сами родители, уставшие таиться за ненадежными занавесями от любопытства повзрослевших детей… да мало ли у кого кровь взыграет.

Он так и пробежал бы мимо, улыбаясь про себя, как вдруг возня прекратилась, и он услышал мужской голос, со смешком говоривший:

— …она, конечно, дуреха дурехой, зато приданое за ней дают знатное! Шутка ли сказать — две десятины пахотной земли, да какой — вместо масла на хлеб мазать можно.

— А с лица вроде ничего. — Лениво откликнулся томный женский голос. — И статью вышла…

— Тоже мне, стать нашла — худая да узкобедрая, ухватиться не за что… — Из стога вновь послышалась возня, двухголосый смех, шуточные вскрики: «Уйди, окаянный! Не торожь, не купил!». Потом все улеглось, и мужской голос продолжил: — Одного, хорошо, двух родит — и сама в могилу сойдет. А я тебя в жены возьму…

— Да ну, брось, кобель блудливый! — Недоверчиво рассмеялась женщина. — Еще первую жену со свету не сжил, да что там — толком не сосватал, а ко второй руки тянет!

— Небось сосватаю! — Уверенно пообещал мужчина. — Я ж тебе говорю: она дуреха дурехой, всему, что ни скажи, верит, да вдобавок — малахольная: сам однажды видел, как она по лесу шла да с сороками разговаривала, чисто с девками на селе… А сейчас, под сглазом-то, и вовсе пуганая стала, от людей шарахается, всюду ей злыдни мерещатся. Только мне и доверяет. А я ей так говорю: «Вот выйдешь, Алеська, за меня — и вся порча разом отступится; я небось тебя от самого черта обороню». Глазами хлопает, как корова, но — верит. Даже не догадывается, дуреха, кто ей давеча хлебной закваски в суп плеснул… А с заломом как носилась! Смех вспомнить…

Волк и сам не заметил, как из-под приподнятой верхней губы вырвалось глухое, клокочущее, исполненное лютой ненависти рычание.

Его услышали и под слоем соломы — завозились, заойкали, и мужчина, одной рукой подтягивая портки, а в другой сжимая короткий широкий нож, кубарем выкатился из стога.

Выкатился — и увидел ведьмаря, неподвижно стоящего в пяти шагах.

— Чего тебе, колдун? — Нагловато щеря зубы, спросил мужик, совладав с первым испугом. — Так поглядеть пришел, али самому невтерпеж — охота с бабой позабавиться? Так или эдак — вали отсюда подобру-поздорову, пока еще есть с чем на девок охотиться!

Ведьмарь молча, пристально смотрел на парня, в то время как недавняя волчья натура постепенно уступала место человеческой, способной облечь мысль в слова.

Парень, видя, что ведьмарь не отвечает — никак в портки со страху наложил, упырь проклятый! — наступил ногой на краешек его тени и вдавил носок в землю. Ведьмарь усмехнулся — как всегда, про себя. В народе бытовало поверье, что ведьмари якобы совершенно нечувствительны к телесной боли, и единственный способ прищучить неклюда — направлять удары в его тень. Тень неожиданно колыхнулась, поменяла очертания и примерилась цапнуть нахала за ногу острозубой черной пастью. Ведьмарь усмехнулся вторично — уже напоказ, когда перепуганный парень отдернул ногу, отпрыгнул назад и чуть не повалился на спину.

Из отрытого в стоге лаза, вытряхивая соломины из блудливо распущенных волос, выбралась, с ложной скромностью оправляя платье, рослая пышнотелая деваха. Была она некрасива, ряба, но — доступна, чем и брала.