Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно - Хэди Фрид

Мама планировала сад с помощью садовника. За домом должен был быть огород и фруктовые деревья. Перед домом, ближе к улице, они собирались устроить газон, клумбы и посадить японские вишни. Сад был окружен решеткой, так что мы не прятались, как раньше, за высокой стеной — возможно, потому что жили ближе к центру и менее опасались грабителей, а может быть, и потому, что хотели, чтобы все видели наш прелестный дом и красивый сад. На Вокзальной улице селились состоятельные люди, дома были большие и дорогие, и владельцы старались перещеголять друг друга своими цветами. Им не приходилось работать в саду самим: наемный труд был очень дешевый.

Самый красивый сад был у родителей Анны. Анна, моя кузина, стала моей лучшей подругой с тех пор, как мы переедали. У нее были черные, как смоль, косы до пояса, аристократическая внешность, красиво очерченный рот. Прямой нос придавал ее лицу несколько надменное выражение. Большие невинные голубые глаза под темными ресницами становились обольстительными, когда Анна улыбалась. Она взрослела, и мальчики начинали на нее заглядываться, а я надеялась, что ее обаяние, хотя бы отчасти, передастся мне. Я всегда выбирала подруг из самых красивых девочек.

В 1938 году мне было четырнадцать, Анне шестнадцать. Она настойчиво уговаривала меня пойти гулять на Центральную улицу. Но я не понимала, что в этом интересного. Школьные правила были очень строги, и для нас, учениц, все обычные развлечения маленького города, такие, как кино и прогулки с мальчиками, были запрещены. Единственное развлечение, остававшееся для девочек, — гулять друг с дружкой и строить мальчикам глазки. Для меня это было ново, но я не хотела показать свою неопытность и обещала Анне, что пойду с ней гулять, как только сделаю уроки. Я заглянула в книжки и решила, что на сегодня у меня немного работы. С историей было просто, французский я знала, только арифметика могла занять некоторое время. Но скоро я и с этим покончила, и, когда Анна позвонила, я схватила свой школьный берет и выбежала на улицу.

Когда закрывались магазины, Центральная улица от церкви до кинотеатра превращалась в место для променада. Девочки в школьной форме прогуливались под руку, поворачивая от церкви как раз тогда, когда мальчики подходили к кинотеатру, чтобы встретиться посередине. На девочках были черные платья с белыми воротничками, черные чулки, черные туфли и темно-синие береты. Мальчики носили куртки цвета хаки и зеленые фуражки с кокардой. Мы украдкой поглядывали друг на друга. Инициатива обычно принадлежала мальчикам. Девочки же делали вид, что не замечают их. Но в действительности они не пропускали ничего — каждый взгляд, каждое движение, каждое слово вспоминались и обсуждались потом часами.

Наши прогулки становились все более непринужденными, и однажды я встретила мальчика, который запал мне в душу. У него было красивое лицо с мягкой улыбкой, и когда я взглянула на него, то почувствовала что-то необычное.

Странное, приятное чувство, покой и тревога одновременно. Кто он? Я влюбилась, но даже не знала, как его зовут.

Теперь и для меня прогулки стали важны. Я прогуливалась по Центральной улице в надежде увидеть его, в надежде, что он, быть может, меня заметит. Я уже знала, где он живет, где учится, какие у него привычки, и вся моя энергия уходила на то, чтобы вычислить, где и когда я могла бы его встретить. Неважно, что мы не знали друг друга. Я была на седьмом небе, когда мне удавалось увидеть его, а когда он первый раз взглянул на меня, я чуть не лишилась чувств. Дома я сидела часами, не прикасаясь к учебникам, погрузившись в мечты о любви и бесконечном счастье.

Мечты. Еще когда я была маленькая, я рассказывала сама себе истории. Каждый вечер перед сном я придумывала истории о живых куклах, за которыми можно было ухаживать. Позже, став постарше, я мечтала о путешествиях по разным странам, об открытиях и свершениях.

Я стану врачом и буду путешествовать по свету. Мне хотелось увидеть дальние страны, подниматься в горы, плавать в море, побывать у туземцев в Африке и повсюду помогать людям. Но путешествовать опасно — а если мне придется рисковать жизнью? Не испугают ли меня трудности? Да, я мечтала о приключениях и хотела заключить с Богом договор: «Я согласна на любые испытания, пока мне будет дозволено жить». Каждый вечер я думала о предстоящих испытаниях и даже начала готовиться к ним. Я хотела быть сильной и выносливой в любом климате. Зимой я спала с открытым окном и укрывалась самым тонким одеялом, а летом закрывала все окна и парилась под периной. Я старалась приучить себя обходиться без пищи и под всякими предлогами отказывалась есть, так что мама стала тревожиться за меня.

По-видимому, каким-то шестым чувством я угадывала, что ждет меня впереди. Политическая ситуация была крайне не стабильная, мысль о войне так пугала меня, что я гнала ее. Инстинкт самосохранения защищал меня от реальности.

Анна по утрам всегда была в хорошем настроении и приходила ко мне, когда я еще не вставала. В воскресенье я любила почитать в постели. Если бы мама позволила, я бы пролежала так весь день.

Однажды утром, когда Анна зашла за мной по дороге к зубному врачу, я так была увлечена романом Дюма «Граф Монте-Кристо», что отказалась идти с ней. Вместо этого мы договорились встретиться в городе в одиннадцать часов. Анна ушла, а я продолжала страдать вместе с графом на его острове. Я взяла ручку и бумагу и стала тренироваться писать левой рукой на случай, если я когда-нибудь окажусь в его положении. Время шло, и когда уже было почти одиннадцать, я выскочила из постели и быстро оделась. Я еще не успела выйти за ворота, как вдруг увидела, что Анна идет мне навстречу. Я удивилась, что она не ждет меня в городе, и хотела было извиниться, но прежде, чем я успела открыть рот, Анна выпалила:

— Война объявлена!

— Не может быть!

— Я только что была у зубного. У них есть репродуктор, и я слышала новости.

— Не верю. Ты это выдумала.

— Нет, честно.

— Боже мой, как страшно!

— Наших отцов призовут.

— Здесь будут стрелять на улицах.

— Мы все можем умереть.

— Нет, на войне не все умирают. С нами будет все в порядке.

— Я боюсь.

— Я тоже.

— Давай вырежем сегодняшнее число на воротах и поклянемся: что бы ни случилось, мы встретимся здесь, когда кончится война, и вырежем эту дату тоже.

— Давай.

Я побежала в дом, нашла карманный нож и вырезала на деревянных воротах: 1 сентября 1939 года.

Когда кончилась война, ни меня, ни Анны не было в Сигете. Не было и тех ворот, на которых мы собирались вырезать дату встречи. Позднее я слышала, что их сожгли во время войны: не хватало дров.