И снова я к тебе вернусь… - Дарья Сумарокова

Какая красивая рубашка. Темно-синяя, в модных огурцах. Очень приятный парфюм; наверняка что-то страшно дорогое. Несправедливо. Почему мужики и за сорок бывают такие притягательные? Стройный, серые глаза, темно-русые волосы с проседью. Мужчина, именно с большой буквы. Хорошо хоть с кем-то такие мужики рядом проживают.

В субботу по графику – мое дежурство (мы с Саней оставили себе по два выходных в месяц). Елена Андреевна сидела на широком белоснежном подоконнике и скучала; за окном серая палитра перебирала тысячи всевозможных оттенков, какие только и бывают, что в городе на Неве. Я размышляла, отчего же Сергей Валентинович взял меня на работу? Толковых врачей вокруг предостаточно, благо не в тундре живем, а на вполне себе цивилизованном болоте. Наверное, ему нравятся маленькие блондинки. Женское чутье нашептывало о чем-то, но неуверенно и с большим сомнением в собственных силах; и конце концов в голове зазвучал голос Асрян.

А что, разве плохо быть любовницей главного врача? Даже очень хорошо. В душу точно никто не нагадит, все границы определены заранее. Как говорится, если без разрушительных планов и душевных страданий, то все оправданно… а пользы много. Конечно, при грамотной тактике и стратегии. Только вот сомневаюсь, что некоторые имеют представление о правильной тактике или стратегии.

Веселый цинизм, это все от безделья и скуки; за окном тяжелые низкие облака, а я сидела и улыбалась своим дурацким мыслям. Через минуту настроение резко поменялось: вспомнила старое ободранное кресло, темную, пахнущую залежалыми вещами прихожую. Нашу первую и последнюю съемную квартиру, мою и доктора Сухарева. Я застыла и не могла пошевелиться, словно мумия. Славка ходит из комнаты в кухню, а потом обратно, медленно и плавно, как большая уставшая кошка; каждая частичка тела – такая знакомая и желанная. Теперь кто-то другой дотрагивался до него; и может быть, она гораздо красивее меня и сексуальнее. От воспоминаний в груди вспыхнуло беспощадное пламя; боль сжигала все до последней живой клеточки, да так сильно, что лучше получить пулю в висок.

Как же можно это сделать?! Боже, как можно причинить такое несчастье другой женщине, пусть даже она тебе не знакома? Как можно построить счастье на чужих слезах?

Хватит, Елена Андреевна, уже который раз говорю вам – проехали и забыли. Все в прошлом, а в настоящем только одно – после всего пережитого я никогда не поступлю ни с одной женщиной так, как ОНА поступила со мной.

Мысли снова резко перескочили; я вспомнила слова Асрян про мою родную больницу, про асоциальный притон. Вспомнила вереницы промокших бомжей, пьяниц с перебитыми лицами, дедов-«беломорщиков», выкашливающих кровавые остатки опухоли легкого или туберкулеза с распадом; и много чего другого, не менее колоритного.

И хорошо, что теперь все это в прошлом. Где нет желания жить, там нет возможности помогать. Жестокая, но правда.

Но как же тогда Полина и ее неосознанное самоубийство? Что же те самые послевоенные мальчики, знавшие табак с семи лет? В чем они провинились? В незнании? В чем их вина, кто виноват в их раке легких?

Снова начали терзать воспоминания о родном приемном покое, отделении эндокринологии, моей божественной еврейской заведующей. Временами казалось, что именно там и было мое место. Именно тогда, когда не было времени задумываться и все решали секунды или минуты, именно в тот момент за спиной вырастали крылья; я чувствовала себя как рыба в воде. В памяти всплыл тот ужасный вечер, когда наша блестящая троица – Федя, доктор Сухарев и Елена Андреевна – неподвижно стояла посреди приемного покоя и размышляла, надо ли жить скотскому пьяноте, отправившему на тот свет двух ни в чем не повинных женщин, и можно ли все-таки совершить правосудие прямо здесь и сейчас. И если бы не медсестра Люся, то неизвестно, чем все закончилось бы. А потом нейрохирург Сухарев весь остаток ночи ковырял пропитые мозги этого убийцы; что до Елены Андреевны – она сидела в приемном покое и ждала развязки. Мы были двое из трех, кто покусился на жизнь, пусть опустившегося и виноватого в смерти других, но человека. И после той несовершенной казни – мы были очень счастливы целых два года.

Так что если кто-то и писал закон божий, то лучше бы написал отдельную книгу для людей в белых халатах. Да поподробнее, чем клятва Гиппократа, и чтобы обязательно был пункт про медные трубы. А также про право решать.

Серая погода навевала серые мысли и поднимала тени прошлого. Это потому, что дежурства мои теперь были монотонны и скучны.

Мысли скитались в темноте, все вокруг казалось печальным и бесцветным. Хотелось прилечь и задремать; тут неожиданно прошлое все-таки решило постучаться в реальную жизнь. Около десяти вечера раздался звонок на сотовый – Вербицкий Александр, сын той самой безвременно ушедшей Полины Алексеевны; разговаривал приказным тоном и без всяких извинений за поздний час. Закон бумеранга иногда работает, товарищи; сюжет оказался прост: вторая жена, как это водится, имела неожиданный скелет в шкафу – несколько месяцев назад объявилась младшая сестрица, до этого проживавшая с пожилыми родителями на хуторе под Ростовом. Двадцатипятилетняя кобыла была отправлена к богатой сестре вместе с восьмилетним стажем героиновой наркомании. С надеждой, что деньги помогут. Конечно, в новой семье Вербицких никто такому подарку не обрадовался; страдалицу почти сразу отправили в поселок Вырица, лечебно-трудовой лагерь для таких же обиженных судьбой бедолаг. Девица поехала туда без сопротивления, но через несколько дней благополучно сбежала; место пребывания оставалось неизвестным почти три месяца. Вербицкий продолжал рассказ: пару часов назад раздался звонок; дверь открылась, и тело упало в дверной проем новой элитной квартиры на Крестовском острове. Он убедительно просил меня о срочной госпитализации, и желательно анонимно; а когда бедолага придет в себя – упаковать куда-нибудь в хорошее заведение с крепкими решетками на окнах.

– Мы не сможем ее посещать, Елена Андреевна. Супруга в командировке, у меня много работы в офисе. Пришлите счет на работу, я оплачу по безналу.

– Хорошо.

– Спасибо заранее.

Как бы там ни было, план выглядел вполне разумно, и тут не имело значения, кто от кого хотел избавиться. Как говорится, за любые деньги и желательно поскорее. Домой к Вербицким послали бригаду; девушку завезли на каталке, сопровождающих не было. К тому времени в новом корпусе открыли маленькое анонимное отделение дезинтоксикации, буквально четыре койки; нам с Саней алкоголиков и наркоманов больше не доверяли, помятуя тот самый позорный случай со спайсами. Я нехотя пошла взглянуть на больную; так или иначе, я чувствовала себя причастной. В ту ночь у нас дежурил врач из наркоцентра в Девяткино, нарколог со стажем. Я осторожно постучала в дверь ординаторской.

– Доктор, что там интересного привезли?

Мужик лениво поморщился. В таких клиниках, как наша, люди берут дежурства с целью максимально отоспаться и получить за это деньги, а не скакать ретивым конем всю ночь.

– Да прям неожиданно для частной забегаловки… полный набор – гепатит В и С, ВИЧ, уже с желтухой, сахарный диабет. Энцефалопатия полная, в вербальном наборе осталось десять слов, не больше – «доктор», «еда», «герыч», «инсулин»… еще «туалет»; это слава богу! А то бывает, что уже под себя ходят и в двадцать, и в шестнадцать лет. Короче, почти финал. А что, знакомая?

– Что-то типа того. Косвенно, можно сказать.

– А мне знакомая. Мы ее «мисс Пятница» называли.

– Вот так дела, доктор! А в чем прикол?

– Поступала в нашу богодельню последние два месяца каждую пятницу, точно по расписанию. Жила в притоне, где-то в центре, работала проституткой на Киевской трассе. Первую половину недели на дозу хватало, а со среды начинало ломать – уже не до мужиков, как говорится. А девка не промах, с соображением – в пятницу утром вызывала «Скорую», открывала дверь, потом вкалывала себе инсулина единиц сорок, не меньше, и теряла сознание. Ее к нам, как водится, с гипогликемической комой; за пару суток откапается, ломку снимет, инсулина наворует и обратно, на трассу. Да… видно, теперь уже и на это сил не осталось. Думаю, можно пойти на всякий случай попрощаться.

Я зашла в небольшую палату. Кроме нее, в отделении находилось всего двое больных, каких-то высокопоставленных алкоголиков. Девица лежала около окна подальше от остальных пациентов, без сознания.

Вот они, тени из «ниоткуда». Демоны догоняют вас, господин Вербицкий. Ваши родные дочери выброшены из жизни вместе с первой женой; теперь вас посещают страшные привидения.

За окном темнота, все вокруг покрыто мраком. В паре остановок метро – мрачные колодцы Васильевского острова, глубокое социальное дно; люди, потерявшие себя окончательно, утопившие себя в наркотиках и алкоголе. Грязь и зловоние, разлагающиеся человеческие души, все в гнойниках, блевоте и человеческих испражнениях. Я подошла к койке вплотную, чуть опустила покрывало. Серое лицо, впавшие, как у покойника, глаза, иссохшиеся губы; руки, покрытые героиновыми дорогами и нарывами. Я чувствовала, надо отойти в сторону, не приближаться. Но не успела; пространство раздвинулось, потеряло внешние границы; все глубже и глубже, внутрь погибающего тела. Детали стали явственными и осязаемыми – огромная вздувшаяся печень; сердце с разрушенными до основания клапанами, бьется не в такт, хаотично; серые легкие, переполненные гноем, дырявые, как старая тряпка для мытья полов. Не осталось ничего живого; ошметки человеческой материи, на исходе жизни.