Символика доллара - Драгош Калаич

Однако философ не зря говорил, что нет на свете вещей, которые сами по себе плохи. Нож, к примеру, плох не сам по себе, а оттого, что иногда попадает не в те руки.

С такой точки зрения профессия журналиста ничем не хуже любой другой, и, вполне вероятно, человечество доживет до времен, когда иные из журналистов будут причислены к лику святых.

У нас в России в старые добрые времена на журналистов вовсе не смотрели как на касту неприкасаемых. Сам Пушкин, причем в зрелые уже годы, страстно рвался в журналистику. А Достоевский-журналист, строго говоря, совершенно не уступает Достоевскому-романисту. Даже двух этих примеров оказалось достаточно, чтобы у нас в XIX веке появилась великолепная русская журналистская школа, с такими безусловными именами, как Катков и Иван Аксаков, Суворин и Меньшиков, отчасти Леонтьев и Розанов.

Тут, на такие вот имена оглядываясь, мы с полным основанием можем говорить о высоком стиле в журналистике, о своеобразной русской журналистской классике. Эти — не искали первенства среди властителей (хотя никогда и не заискивали перед властями). На свой труд смотрели как на общественную повинность, государственную службу, мирское послушничество в державной обители. Неутомимым труженикам на ниве народного просвещения, им удавалось общеизвестные недостатки, изъяны и пороки одиозной профессии превращать в ценности положительного ряда. На глазах у читающей страны совершалась замечательная метаморфоза: ложь пристыжено уступала место отважному правдоискательству, продажность сникала перед неподкупностью, на смену верхоглядству и суетливому любопытству приходили углубленное внимание, блестящая эрудированность; эти люди приучали общество к тому, что журналистика — не нахальная и болтливая трещотка, но умная, заботливая и любящая собеседница, наставница на путях общественной жизни.

С тех пор журналистов такого уровня в России уже не было. Увы, не появляется таких и по сей день — ни в официозных постсоветских изданиях, ни среди тех, кто самозванно кличет себя независимыми. Репетиловская болтливость по любому политическому поводу, осмотрительно дозируемая развязность при обсуждении поступков правящих персон, мелкотравчатое ерничество, — что еще за душой у наших «независимых»?

Да и кто они? Мы с вами безысходно затруднимся, попытавшись назвать хотя бы два—три имени. Увы, тут нет личностей. Нет тех, с кем бы вам было легко и интересно собеседовать каждый день и на любые темы. А именно таким в идеале должен быть настоящий журналист — вашим постоянным, надежным, неназойливым и не кичащимся своим всезнанием заочным собеседником, на встречу с которым вам не жаль выкроить полчаса, час, два, как бы ни был загружен ваш день неотложными делами. Ваше общение с ним — как бы мирская исповедь. Вы свободно доверяете ему свои тревоги, сомнения, горечь своей социальной беззащитности. Он не щелкает вас по лбу, не хихикает по поводу ваших наивных суждений о стране, о мире, о партиях, об армии, об экономике, о вере, безверии и т.д. Наоборот, вы то и дело обнаруживаете, что своим умом почти уже дошли до тех же выводов, какие слышите от него. Он помогает вам подняться в собственных глазах, почувствовать себя полноценным гражданином, а не предметом чьих-то циничных манипуляций. Он подводит вас незаметно к простым и замечательным открытиям: жизнь небезнадежна, необходимо бороться за свое человеческое достоинство, за лучшее, что сокрыто в вашей душе — доброту, честь, совесть, веру, отвагу, жажду правды...

И вот вы открываете одну газету, другую, десятую, чтобы найти себе такого собеседника-наставника, знакомство с которым, пусть и заочное, украсило бы вашу жизнь, и — не находите. Вместо него там поскуливают какие-то кикиморы. Мельтешат, тычут вам в нос свои гороскопы, кроссворды и ребусы, сводки новейших убийств, телефончики саун с прелестными массажистками, рецепты молниеносного обогащения.

Словом, вы и сами знаете, сами ежедневно убеждаетесь: журналистики у нас нет. А вместо нее — шантрапа, общественная сволочь, петитная и нонпарельная чернь, платные агенты СМИ.

— Но что же оппозиционные газеты? — проворчит кто-то. — Разве и там нет никого?

Но что отвечать? Разве нам не ясно всем, что оппозиционная печать в России девяностых годов (уточню: к рубежу 95-го) почти полностью погромлена, так и не успев народиться по законам естества. Факт, стоящий, чтобы его запомнить: за пять лет до 2000 года у русского народа в России нет ни одной оппозиционной, подлинно независимой газеты, которая бы не пребывала в состоянии самой жалкой агонии. И ни одного, пусть самого малотиражного, журнала—еженедельника. Наши аккуратно прислуживающие правящему режиму «независимые» потрясают, правда, целым списком оппозиционных изданий, якобы угрожающих демократическому процессу в стране. Но этот липовый список состоит именно из доходяг, из названий, выходящих раз—два в год, не чаще, ничтожными к тому же тиражами.

Так что опыт недвусмысленно показывает: у нас независимо можно только молчать. Только доходить. Только умирать. Только валяться под забором.

Таково необходимое предуведомление к разговору о Драгоше Калаиче. И его первой книге, выходящей на русском языке.

Чтобы разглядеть в современном мире что-то хорошее, приходится отталкиваться от тиранящего глаза оскорбительного пейзажа всесветной дряни. Вот я и хочу предупредить читателя: мы сейчас начинаем говорить о хорошем, о журналистике великодушного и умного собеседования. Но это будет не абстрактный разговор, а разговор в связи с личностью сербского публициста, писателя и мыслителя Драгоша Калаича. Ибо, по глубокому моему ( и не только моему) убеждению, он, Калаич, — один из той немногочисленной когорты разведчиков будущего, которые своим творческим трудом оправдывают существование журналистики как таковой.

Встречаясь несколько раз с Драгошем в Сербии, в его родном Белграде (мы вместе ездили также в разрушенный Вуковар, в объятую войной Боснию), я многократно имел возможность убедиться, что как журналиста его знает вся страна, и каждая его встреча, — пусть мимолетная, — с доныне неведомыми читателями трогала меня подробностями, которые можно наблюдать, пожалуй, лишь в кругу сербов. Тут не было вытаращенных глаз и раскрытых ртов при виде столичной знаменитости. Как не было и фамильярности: мы, мол, с этим парнем из «Дуги» давным-давно кумовья. Да и сам он, отвечая на сдержанные, полные провинциального достоинства приветствия, вовсе не снисходил, но совершенно естественно держал себя на равных, будто продолжая разговор, по какой-то причине полчаса назад прерванный.

Так оно и было на деле: эти знакомства по сути своей лишь восстанавливали атмосферу долгого и взаимно плодотворного заочного собеседования.

Для того чтобы такая атмосфера однажды возникла, журналисту необходимо, помимо многого прочего, неустанно писать и без больших пауз печататься. Ведь у читателя то и дело возникает потребность «перемолвиться» с ним о чем-то насущном, занимающем теперь всех. А если журналист умолк надолго — на месяц, на два, — он как бы в одностороннем порядке прервал наметившееся сближение.

У себя дома я храню почти полные комплекты «Дуги», белградского журнала, в котором Калаич — член редколлегии и постоянный автор, — за последние четыре года. И не могу найти ни одного номера, в котором бы отсутствовала статья, интервью или эссе, подписанные его именем. «Дуга» — не еженедельник, а ежедекадник, то есть выходит три раза в месяц. На годовой круг получается 36 номеров. В каждый выпуск Калаич дает от двенадцати до двадцати четырех страниц, а то и больше (не говоря о том, что он еще и формирует геополитический раздел журнала статьями других авторов, чаще всего зарубежных: немцев, французов, итальянцев, русских). Геополитика — в центре и его собственного внимания. Очень редко он ограничивается только внутрисербскими событиями. Да и как ограничишься, если Сербия в последние годы снова стала игралищем всемирных сил. Поэтому у него внушительнейшее рабочее досье по США, по Германии, по Ближнему Востоку, по Японии, по Италии и Франции, а с начала 80-х годов — и по России.

Естественно, такие досье невозможно собрать, не зная языков. Калаич великолепно владеет итальянским, отлично — французским и немецким, безупречно (хотя и недолюбливает его) английским. С недавних времен усиленно занимается русским и уже читает в оригинале даже Константина Леонтьева. Легко схватывая на лету разговорную русскую речь, он, однако, не решается заговорить по-русски, стесняясь своего произношения, действительно пока не идеального. Вот что значит требовательность к себе!

Но еще немного о его работоспособности. «Дуга» (в том числе, благодаря участию Калаича) — самый популярный в бывшей и сегодняшней Югославии многотиражный журнал быстрого реагирования. Кроме того, Драгош часто печатается в особо почитаемых студенческой молодежью «Погледах» и в самых массовых газетах, прежде всего в «Политике». Стоит полистать великолепно издаваемый журнал сербского патриотического движения белоорловцев «Новые идеи», чтобы убедиться, что Калаич и здесь — в родной стихии.