Путь-дорога фронтовая - Сергей Вашенцев

— А вам не могло ошибочно показаться, что из самолета стреляют? — сделал Петр Петрович осторожную попытку уточнить детали воздушного нападения.

— Скажут тоже! Ха! «Могло показаться»? Это кому другому могло показаться, а Володя знает, в кого целили!

Робкая попытка Петра Петровича выяснить, чей же в конце концов был самолет — наш или немецкий, как видим, окончилась безрезультатно.

Катенька, единственная из экипажа точно знавшая, чей был самолет, почему-то решила не опровергать незаменимого шофера.

И все-таки один самолет был несомненно немецкий. Его-то они и прозевали, слушая разглагольствования, точнее, поучения Володи, как отличать вражеские самолеты по звуку, внешнему виду и прочим признакам.

— Вам, конечно, без практики и ошибиться можно, какой наш, какой ихний, — объяснял он. — В таком разе главное дело не упустить, как он начнет стрелять. Как начнет стрелять — пиши пропало, наверняка ихний.

Вот еду я как-то раз в машине, смотрю, на меня летит финский самолет…

— На нас тоже кто-то летит! — прервала рассказчика Катенька, взглянув в боковое окошко.

— Где? Где? — забеспокоились путешественники. Сверкая крестами, на них пикировал немецкий самолет.

Все настолько растерялись, что забыли об инструкциях Володи. Петр Петрович уткнул голову в узлы. Иван Степанович закрыл лицо рукой, чтобы предохранить глаза от осколков. Катенька зажмурилась. Володя, вместо того чтобы бежать или ехать навстречу самолету, как он рекомендовал поступать в таких случаях, почему-то сполз вниз, неуправляемая эмка уткнулась в блиндаж, случайно оказавшийся поблизости.

— Куда ты, дядя? — послышался оттуда задорный женский голос. — С машиной все равно сюда не въедешь.

К счастью, все обошлось благополучно. Немецкий самолет или летел без бомб, или не обратил внимания на грязную, замызганную эмку. Он не сделал даже ни одного выстрела из пулемета. Столкновение с блиндажом тоже не причинило вреда машине, так как Володя, сползая вниз, случайно выключил скорость, и машина двигалась только по инерции.

Глава шестая

Узнав, что в машине артисты, регулировщицы стали наперебой приглашать их к себе. Иван Степанович устроил военный совет, на нем решили (под сильнейшим давлением Володи) пробыть остаток дня и ночь у регулировщиц, а завтра чуть свет тронуться дальше.

— Сегодня немцы все равно не дадут ехать, — говорил Володя. — Раз уж они нас заметили, как собаки, по следу пойдут.

— В таком случае лучше остаться! — охотно поддержал Володю Петр Петрович.

— Что же, давайте останемся, — пожал плечами Иван Степанович с видом крайнего безразличия. — Но, может быть, мы стесним девушек?

— Да, да, мы можем стеснить! — озабоченно нахмурил лоб Петр Петрович.

Катенька рассеяла их опасения. Она успела побывать в блиндаже и, вернувшись оттуда, сказала, что регулировщицы очень просят остаться и что у них довольно мило и чисто.

— Превосходно! Превосходно! — обрадованно заявил Петр Петрович. — Если мы никого не стесним, мы можем принять приглашение. Как вы думаете, Иван Степанович?

— Я не против.

Артисты спустились в блиндаж. Он оказался довольно просторным помещением, освещенным большой керосиновой лампой. Стояли деревянные, топчаны, на них лежали набитые соломой матрацы и подушки. У стены был приспособлен стол, над столом фотографии и картинки, вырезанные из журналов. В блиндаже обитали семь девушек-регулировщиц, но налицо было только четыре, остальные находились на постах у развилок дорог в радиусе примерно пяти километров. Посменно чередуясь, девушки день и ночь дежурили на своем участке пути, направляя поток машин.

Кому довелось ездить по военным дорогам, тому, вероятно, навсегда запомнилась одинокая фигурка в красноармейской форме, в пилотке, с винтовкой или карабином за плечами, стрелочкой вытянувшаяся на глухом перекрестке и флажком указывающая путь. Кто бы вы ни были, генерал, младший лейтенант или рядовой шофер, вам отдадут приветствие и даже иной раз улыбнутся, если вы заслуживаете улыбки. А если вы остановитесь и станете расспрашивать дорогу, вам обстоятельно ее объяснят или по памяти, или вынув из кармана шинели бумажку, где указано направление ближайших населенных пунктов. В погоду, непогоду, в слякоть и дождь, в мороз и вьюгу, в глухую ночь и в ясный день вы обязательно встречали девушек-регулировщиц на постах и, проносясь мимо них на машине, испытывали непонятную радость, как будто взгляд живых, ясных девичьих глаз достигал вашего сердца, огрубевшего и очерствевшего на войне. Вы встречали их в только что взятых городах, в городах, частично взятых, наполовину взятых, на три четверти взятых. Вы видели их на военных дорогах Европы, распоряжавшихся с таким же спокойствием и деловитостью, как у себя дома. Они стояли на окраинах Будапешта, Вены, Берлина, осажденных нашими войсками, в двух шагах от боя, они двигались вслед за боем, вставали на перекрестках только что отбитых улиц и деятельно управляли множеством машин, сновавших туда и сюда.

Светлы», милые девушки, хозяйки дорог! Куда вас забросила судьба? Так ли вы аккуратны, точны и деловиты, как были там, на войне? Если так, то счастлив тот завод, или тот колхоз, то учреждение, где вы работаете. Желаю вам удачи и счастья.

Из блиндажа, куда вошли артисты, слышался какой-то спор.

Выделялся голос Петра Петровича:

— Помилуйте, голубушки! У нас же все есть. Мы только что от летчиков, они нас всем, всем снабдили.

— Нет, нет! — возражали решительные девичьи голоса, все разом. — Вы у нас в гостях. У нас есть чем вас накормить. У нас и водка есть. Нам тоже выдают. А мы ее не выпиваем, потому что непьющие.

— Голубчик Иван Степанович, Катенька, скажите милым девушкам, что у нас все есть.

Но регулировщицы так горячо уговаривали артистов, что тем пришлось согласиться.

Во время ужина Володя блистал красноречием. Не знаю, что послужило начальной причиной вдохновенных речей Володи. Хмель ли, ударивший ему в голову, или присутствие стольких девушек? Что касается хмеля, его было предостаточно. У девушек действительно скопилась водка. Сами они не пили. Катенька пригубила. Петр Петрович и Иван Степанович выпили в общей сложности граммов по пятьдесят. Володя мог, таким образом, купаться в вине, что он и сделал, показав себя неопытным пловцом, быстро пустившим пузыри.

Но мы должны дать кое-какие предварительные объяснения, чтобы у читателя, боже упаси, не создалось впечатления о Володе, как о каком-то запивохе, которого нельзя допустить к вину, чтобы он сейчас же не надрызгался.

Нет, в основе была романическая подкладка! Несомненно романическая! Володя пил с горя. Володя пил от отчаяния, что его не поняли, не оценили как следует, не отнеслись к нему с тем почтением, с тем преклонением, какого заслуживала его выдающаяся личность. В глазах Катеньки он заметил это самое… В глазах Катеньки, в которую… которую… ради которой… Одним словом, романическая подкладка! Теперь вам понятно? Володя был безнадежно влюблен в Катеньку, и потому он пил. Вот почему он пил!

— Не довольно ли, голубчик Володя, вам пить? — нерешительно сказал Петр Петрович, видя, что Володя между разговорами наливает новый стакан водки.

— Володя может пить и не напиваться! — сурово ответил примерный шофер, осоловело поглядев на толстяка. — Володе скажи сейчас ехать, он сейчас и поедет. Сейчас же… Сию минуту…

Он сделал попытку подняться со скамьи.

— Хо-чу коман-довать…

Под дружный смех девушек он снова сел и больше уже не поднимался со скамьи.

Тогда девушки стали просить артистов:

— Почитайте нам что-нибудь.

Когда Иван Степанович и Катенька читали сценки из «Анны Карениной», а Петр Петрович — отрывки из «Сорочинской ярмарки», регулировщицы сидели как зачарованные.

— Ой, как хорошо, — вздохнула одна из девушек. — Как будто дома побывали.

А старшая, сержант Маруся, даже всплакнула. У нее не было ни дома, ни семьи, немцы убили мать и отца.

Между тем наступил вечер, а потом и ночь. Маруся повела девушек сменять посты. Она сказала, что дойдет только до ближайшего перекрестка и скоро вернется. Артистов просила не стесняться и располагаться как дома.

Регулировщицы ушли. Артисты остались одни. Ввиду того что Володя некоторым образом выбыл из строя, Катенька изъявила желание ночевать в машине. Но Петр Петрович предложил другое. Пусть до возвращения регулировщиц Катенька побудет в блиндаже, а Петр Петрович понаблюдает за машиной.

Он вышел наверх. Ночь была холодная и темная. Где-то вспыхивали и гасли огни фар, мелькая, как светляки. От вспышек ночь становилась еще темней. Потом неожиданно фары загорались совсем близко. В нарушение всех правил светомаскировки грузовая машина вырывалась из мрака и проносилась мимо, погромыхивая на ухабах. Вдали глухо ухала артиллерия. Петру Петровичу стало не по себе. Он почувствовал себя беспомощным и одиноким в пустынном поле. Высоко в небе запел самолет, нудно и назойливо. Толстяк не стал разгадывать, чей он, и поспешил убраться в блиндаж.