Хранители границы - Грег Иган

Маржит ласково погладила его по руке.

— В те времена, очень немногих венгерских женщин можно было спутать с мужчиной-нигерийцем. Я никогда не меняла свое тело до такой степени, Джамил. Я всегда выглядела примерно такой, какой ты видишь меня сейчас.

Джамил успокоился. Если бы она оказалась самим Ндоли, он мог бы поддаться чистому благоговению и начать нести обожательскую чушь.

— Но ты работала с Ндоли? Ты и Грейс?

Она покачала головой:

— Мы приняли решение, и сразу же застряли. Мы занимались математикой, а не неврологией. Тысяча вещей тогда происходили одновременно: создание тканей, сканирование мозга, молекулярные компьютеры. Мы не знали по-настоящему, куда приложить усилия, какие проблемы нам следует принять на себя. Изобретение Ндоли не явилось для нас громом с ясного неба, но мы не играли в нем роли.

— Некоторое время почти всех настораживал переход от мозга к кристаллу. На раннем этапе, кристалл был отдельным устройством, которое обучалось своей работе через подражание мозгу, и которому приходилось передавать контроль над телом в определенный момент. Потребовалось еще пятьдесят лет, чтобы сконструировать его постепенно заменяющим мозг, нейрон за нейроном, беспрерывным переходом в подростковом возрасте.

Значит, Грейс дожила до изобретения кристалла, но промедлила и умерла, прежде чем успела воспользоваться им? Джамил удержался от выбалтывания своих заключений. Пока что, все его догадки оказались неверными.

Маржит продолжала:

— Некоторые люди не просто настораживались. Ты не представляешь, как яростно Ндоли проклинали в определенных кругах. И я говорю не только о фанатиках, выплевывавших трактаты о «победе машин» и их «нечеловеческих целях». Антагонизм некоторых из них не касался деталей технологии. Они сопротивлялись бессмертию в принципе.

Джамил рассмеялся:

— Почему?

— Десять тысяч лет софистики не исчезают за одну ночь, — сухо заметила Маржит. — Каждая человеческая культура потратила огромные интеллектуальные усилия на задачу примирения со смертью. Большая часть религий создавала изощренные системы лжи по этому поводу, превращая смерть в нечто иное, чем она была на самом деле, хотя некоторые из них предпочитали лгать о жизни. Но и самые светские философии искажались от необходимости делать вид, что смерть была к лучшему.

— Заблуждение натурализма в его самой яркой форме, и самое очевидное, но это никого не смущало. Поскольку каждый ребенок мог сказать, что смерть бессмысленна, несправедлива и невыразимо отвратительна, обязательным долгом софистики стало уверять в обратном. Писатели веками утешали себя самодовольными пуританскими сказками о бессмертных, желающих смерти умоляющих о смерти. Не стоило ожидать, чтобы все они, вдруг оказавшись перед лицом отмены смерти, признали, что только подбадривали себя. И самодеятельные философы-морализаторы — большинство из них не испытывали в жизни большего неудобства, чем опоздавший поезд или угрюмый официант — принялись завывать о гибели человеческого духа от этой ужасной чумы. Мы нуждались в смерти и страдании, чтобы закалить наши души! Только бы не ужасные, ужасные свобода и безопасность!

Джамил улыбнулся:

— Пускай были и такие клоуны. Но в итоге, конечно, они подавились своей гордостью? Если бы мы шли по пустыне и я говорил тебе, что озеро впереди нас мираж, я мог бы упорствовать в своем мнении, чтобы не разочароваться. Но когда мы пришли бы к озеру и мое заблуждение раскрылось, я не отказался бы пить из этого озера.

Маржит кивнула.

— Большинство из самых шумных людей в конце замолчали. Но были и более тонкие аргументы. Хочешь — не хочешь, а вся наша биология и наша культура действительно развивались в присутствии смерти. Почти каждая праведная борьба в истории, каждая достойная жертва происходили против страдания, насилия, смерти. Такая борьба становилась невозможной.

— Да, — озадачился Джамил, — но только из-за того, что они победили.

Маржит мягко сказала:

— Я знаю. В этом не было смысла. И я всегда верила, что любая цель, заслуживавшая борьбы за нее — в течение веков и тысячелетий — заслуживает своего достижения. Не может быть благородства в борьбе за идею, и даже в смерти за нее, если не будет благородным победить. Утверждать иначе не будет софистикой, это будет просто лицемерием. Если путешествовать важнее, чем прибыть по назначению, то не стоило и начинать путешествие.

— Я говорила все это Грейс, и она соглашалась. Мы вместе смеялись над теми, кого называли «трагедийцами»: людьми, заклеймившими наступающую эру как время без мучеников, время без святых и без революционеров. Никогда не будет новых Ганди, Манделы, Анг Сан Су Кю — и, конечно, в этом была некоторая потеря, но стали ли бы эти великие лидеры приговаривать человечество к вечным несчастьям, чтобы создать подходящий фон для вечного героизма? Пожалуй, некоторые из них стали бы. Но у самих угнетенных были и лучшие занятия.

Маржит умолкла. Джамил убрал ее тарелку и снова сел напротив. Приближался рассвет.

— Конечно, одного только кристалла было недостаточно, — продолжила Маржит. — При должной аккуратности, Земля могла вместить сорок миллиардов человек, но куда девать остальных? Кристал превратил виртуальную реальность в простейший путь к свободе: на малой доле пространства, малой доле энергии, он мог существовать без присоединенного тела. Грейс и я не ужасались такой перспективе, как некоторые люди. Но в этом не было лучшего выхода, большинство людей хотели не этого, они хотели освободиться от смерти.

— Поэтому мы изучали гравитацию, и мы изучали вакуум.

Джамил боялся снова оказаться в дураках, но по выражению ее лица он видел, что на этот раз не ошибся. «М. Осват, Г. Фюст». Соавторы основополагающей статьи, о которых не было известно ничего, кроме сокращенных имен.

— Ты дала нам Новые Территории?

Маржит слегка кивнула:

— Грейс и я.

Джамила переполнила любовь к ней. Он подошел и стал на колени, чтобы охватить ее за талию. Маржит коснулась его плеча:

— Не надо, вставай. Не делай из меня бога, от этого я только кажусь себе старой.

Он поднялся, застенчиво улыбаясь. Любой человек в беде заслуживал его помощи — но если он не был перед ней в долгу, то понятие долга вообще теряло смысл.

— А Грейс? — спросил он.

Маржит отвернулась.

— Грейс завершила свою работу, а потом решила, что она, все-таки, трагедиец.

Изнасилование стало невозможным. Пытки стали невозможны. Бедность исчезала. Смерть удалялась в космологию, в метафизику. Сбывались все ее мечты. И для нее, внезапно увидевшей их сбывшимися, все оставшееся в мире стало скучным.