Стриптиз - Жорж Сименон

Она, должно быть, догадывалась, что Селита в конечном счете защищала интересы их обеих. Но разгадав на лице хозяйки выражение усталой покорности, танцовщица поняла, что ее затея не удалась.

Наташа, самая любопытная из них, юркнула в служебное помещение, делая вид, будто направляется в туалет.

— Чего вы так напугались?

Селита начинала ненавидеть вкрадчивый голос посетителя в твидовом костюме и его взгляд, одновременно иронический и снисходительный.

— Уж конечно, не вас, — едва ответила Селита.

И она слезла с табурета и села за стол Франсины.

— Ты видела? — спросила ее та.

— Что?

— Инспектора. Он пришел сюда из-за новенькой. Интересно бы узнать, о чем они там говорят?

Им это станет известно позднее. Полицейский вскоре вновь появился в зале вместе с хозяином. Они оба выпили по стаканчику у стойки бара. Только после ухода инспектора Мадо вновь заняла свое прежнее место, держа в руках сумочку. Ее глаза блестели, на скулах выступили красные пятна.

Наташа, возбужденная, подходила то к одной, то к другой и что-то шептала им на ухо, показывая на Селиту.

Мсье Леон, должно быть, оплатил стоимость сумочки и дело было прекращено.

Может быть, в магазине и не заметили кражи? Хотя это маловероятно. Селита, еще когда она обнаружила этикетку, сразу поняла, что, по сути дела, трудно винить эту девушку. У нее, несомненно, была поношенная сумка, весьма непривлекательного вида. А в тот день, когда она намеревалась сделать столь важный шаг в своей жизни, у нее оставалось всего двести франков… И она решила рискнуть. Ей уже нечего было терять…

Все оставшееся до закрытия время мсье Леон вел себя так, словно Селиты вообще не существовало. Когда она поднялась, чтобы переодеться для второго сеанса, Наташа не сказала ей ни слова, а позже, на улице, Мари-Лу хранила также презрительное молчание.

Она знала, что это означает: ей, как это бывает в школах, объявили бойкот.

Теперь Мари-Лу, кончив мыться, еще мокрая, вошла в спальню. Не беспокоясь о том, спит Селита или нет, она схватила в охапку нижнее белье и платье, затем вышла.

Селита предпочла не шевелиться, лежать с закрытыми глазами, надеясь, что ее соседка не заметит две слезинки, которые просочились сквозь ресницы.

Ей даже не позволили повидаться с Пьеро.

Она, очевидно, останется одна до вечера, ибо Мари-Лу надела голубое платье, в котором она работает в «Монико». Это означало, что она не рассчитывает вернуться.

Когда хлопнула входная дверь и послышались удаляющиеся шаги, Селита пулей выскочила из постели. Ей ужасно хотелось побежать и догнать свою подругу.

Никогда еще она не чувствовала себя до такой степени одинокой в этих трех комнатах их квартиры, где уже начали жужжать ожившие на солнце мухи. С улицы доносились шумы, которые казались ей враждебными.

У нее было впечатление, будто она попала в капкан.

Она сняла трубку и набрала номер. На другом конце провода услышала неуверенный голос, непривычный к телефонным разговорам:

— Да.

— Это «Монико»?

— Да, это «Монико».

Она, кажется, узнала бормотание старой мадам Тузелли.

— Мсье Леон пришел?

— Нет, мадам.

— Мадам Флоранс тоже там нет?

— Никого нет.

Раздосадованная, Селита повесила трубку, налила себе остывший кофе, не стала ничего есть и наполнила водой ванну, желая как можно скорее помыться, одеться и уйти на Антибскую улицу или на Круазетт, чтобы спастись от одиночества, которое тяготило ее в этой квартире.

Глава 3

Она долго не могла решить, что же ей надеть — или штаны в обтяжку в стиле «тореодор», которые она носила с легкой блузкой, когда ходила на пляж, или платье в красный горошек, купленное как раз в той самой Галери Лафайет, где Мадо украла лакированную сумочку. В конце концов выбрала платье. Сделав аккуратный и красивый — макияж, тщательно причесавшись, она направилась полюбоваться витринами на Антибской улице.

Несколько дней стояла прохладная пасмурная погода, и казалось, что находишься в каком-то обычном провинциальном городке.

Достаточно было появиться солнцу, как сразу же чувствовалось, что это Лазурный берег: толпы туристов наводнили улицы, слышалась речь на самых разных языках, бросались в глаза мужчины в коротких, как у бойскаутов, штанах, обнажавших их волосатые ноги, женщины в шортах, хотя некоторые были весом в восемьдесят кило и более, немало людей прямо в купальниках фланировали по тротуарам и заходили в магазины, распространяя аромат крема для загара. Этот запах витал во всем городе.

Однажды, когда Селита прогуливалась с Мари-Лу, одетая приличнее большинства женщин, которые попадались на их пути, две явные по виду домохозяйки все же обернулись в их сторону и, очевидно догадываясь, кто они, высказали несколько обидных замечаний достаточно громко. У Селиты на весь день испортилось настроение, а Мари-Лу философски заметила:

— Не принимай близко к сердцу, подружка! Как бы мы ни старались одеться, нас всегда распознают, догадаются, чем мы зарабатываем на жизнь.

Это было действительно так. Накануне, там, у церкви, во время брачной церемонии, хотя седовласый мужчина был единственным, кто узнал в ней танцовщицу из «Монико», все остальные тоже чувствовали, что она принадлежит к совсем особому миру.

Не оттого ли, что кто-то стал рассматривать ее с излишним любопытством, свернула она на соседнюю улицу, чтобы выйти на Круазетт? Издалека она узнала Франсину, которая шла по другой стороне, одетая в свой синий костюм, и какой-то мужчина уже в возрасте шел вместе с ней.

Селита могла заранее сказать, что они зайдут сейчас в дом с меблированными комнатами, который находился на этой улице. Там сдают номера и на ночь, и на час. Франсина вошла первой, мужчина, опустив голову, последовал за ней. И когда Селита поравнялась с этим домом, она посмотрела на его темный коридор, на дверь с матовым стеклом, ей тоже хорошо известную.

Она здесь бывала редко, в основном в конце месяца, когда не хватало денег для оплаты квартиры или же, как это было на прошлой неделе, когда ей нужно было купить платье.

Она ничего не просила у Леона, да он, вероятно, и ничего бы ей не дал. Но он не мог не знать, как она добывает необходимые ей деньги, ибо чаще всего посетители кабаре наводили у него справки, прежде чем обратиться с предложением к какой-нибудь из «завлекательниц».

Ну а может быть, он все-таки ревновал? Вряд ли. Не ревновал же он Флоранс в те времена, когда они жили оба на площади Пигаль в Париже. Он работал барменом в довольно подозрительном заведении, а она была тогда значительно моложе, чем сейчас, и без стыда занималась своим ремеслом, продолжая это делать и в течение тех восемнадцати месяцев, которые Леон провел в тюрьме.

Никто здесь не знал точно, за что он был осужден. Об этом почти не говорили в «Монико», а если и говорили, то шепотом. Один из музыкантов утверждал, что в баре, где работал Леон, происходило сведение счетов между двумя бандами, которое закончилось тем, что один был убит и один ранен.

Леона схватили вместе с остальными и увезли в тюрьму. Эту версию не разделял Людо, хорошо осведомленный обо всем, что касается корсиканских и марсельских банд. По его сведениям, нынешний хозяин «Монико» никогда не принадлежал ни к одному клану и вообще был мелкой сошкой и сутенером. Обе банды подозревали к тому же, что он связан с полицией.

Как бы то ни было, по выходе из тюрьмы Леон женился на Флоранс, и они с той поры стали коммерсантами, приобрели «Монико» и квартиру на бульваре Карно на имя жены, как это почти всегда бывает в подобных случаях.

Прошло уже немало лет с тех пор, как Флоранс занималась проституцией. Ей было тридцать девять, скоро сорок. Она обрела вполне респектабельный вид и сильно располнела. Полнота ее, особенно в последнее время, казалась нездоровой.

А Селита в свои тридцать два года чувствовала себя старой…

Еще вчера битва, которую Селита рассчитывала выиграть, велась только между ней и Флоранс. Она вспоминала тот день, когда в первую же неделю ее работы в «Монико» хозяин явился к ней комнату в том же отеле де Ля Пост, где жила сейчас Мадо. Поначалу у него был вид человека, который пришел за тем, что ему причитается в силу заведенного порядка.

— По-видимому, я обязана через это пройти? — поинтересовалась она спокойным голосом, когда он снимал пиджак и галстук.

— Тебя это удивляет?

Ее тон был для него неожиданностью и заинтриговал его.

— Я уже больше ничему не удивляюсь.

— Чего же ты в таком случае хотела бы?

— Ничего.

Она задернула занавеску на окне и улеглась. Все время Селита лежала, уставившись в потолок, тело ее оставалось инертным, на лице было написано равнодушие.

— Ты это что, нарочно?

— Возможно.

— Ты всегда такая «приятная»?

Она чувствовала, что он растерялся и понимал, что ему самому особенно нечем гордиться.

— Ну а чего другого вы ожидали?