Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Какой Львов?

— Не какой, а каких! Каменных, дорогая. Монументальных. Кстати, один «пират» твой. Предваряя скучные вопросы: «пират», ибо Морган был пиратом. Пей и не возражай.

— Я сейчас напьюсь до синих бегемотиков, но виновата будешь ты.

— Договорились.

— Тогда надо чего-нибудь съесть. Я прямо с работы, в животе сосет.

— Заказывай солянку — сегодня она отменная, даже я не нашла, к чему придраться. И салат, а там посмотришь… Вообще-то был один покупатель, но странный. И вроде не торговался, и выглядел вполне импозантно, но доверия у тети Капы и тети Липы не вызвал.

— Ненормальные, ей-богу! — возмутилась Машка. — Что вы себе думаете?

— А ты представь, человек не торгуется, деньги готов выложить хоть сию минуту, спешит как на пожар, на недостатки внимания не обращает. Это, по-твоему, в порядке вещей? И обязательно требует немедленно выселяться. Тут еще тете Капе цыганка приснилась…

— Опять? Опять цыганка? На сегодня не хватит, да?

Татьяна виновато развела руками. Маша сердито посопела, покопалась придирчиво в принесенной солянке и неожиданно согласилась:

— А может, вы и правы. Мошенников теперь развелось, хоть греблю гати. Ай, да что я к тебе со своими советами лезу? Ты уже давно все решила и придумала. А?

Татьяна хитро улыбнулась:

— Так, так. Сэм-восэм, но не двадцать пять.

— Енот откуда? Колись.

Подарили. — Татьяна расцвела в улыбке. — Точнее, не подарили, а отдали, чтобы я его воспитывала и заботилась. Правда, солнышко? — обратилась она к еноту и погладила его по спинке.

— Вечно у тебя не как у людей. Как говорила твоя бабушка?

— Что не сделает — все полтора людского, — готовно откликнулась подруга.

— Великая женщина. Каждый день ее вспоминаю и цитирую. Только ученица из меня получилась, переходя на латынь, — пенистая.

— Ого! Что случилось?

— Мой красавец меня все-таки бросил.

Татьяна только рукой на нее махнула:

— Господи, ну куда он денется с подводной лодки при закрытых форточках? Вот если бы ты его наконец бросила — это, я понимаю, событие республиканского масштаба.

Она говорила и понимала, что есть пункт, по которому они с Машкой никогда не сойдутся, — она не представляла, как можно ломать себе жизнь из-за другого человека, совершенно неважно, мужчина он или женщина. Нельзя ломаться и подстраиваться под другого так, чтобы это искалечило тебя, отняло веру в себя, убило вдохновение, сделало мир вокруг серым и пустым. Даже в Библии сказано: «…ни сыну, ни жене, ни брату…»

— Это у тебя все и всегда просто, — глухо сказала Машка, и на глазах ее заблестели непрошеные слезы. — Он меня по-настоящему бросил. Но не в этом суть. Он меня променял на девицу, помнишь, я тебе рассказывала, Жанночку, секретаршу нашу? Моложе меня лет на десять. Красивая, не стану душой кривить. А меня перевели в филиал — на повышение.

— Не трепись на каждом углу, сколько тебе, никто и не догадается, — обозлилась Татьяна. — И избавляйся от привычки упоминать, что было в твое время. Твое время еще и не начиналось. Что она собой представляет? Не спрашиваю, что она в нем нашла, — вот что ты?!

Машка нервно похлебала из тарелки остывшую солянку, запила мартини, буркнула: «Жуткое сочетание!» — и принялась излагать:

— Молодая, длинноногая, тело обалденное, кожа молочная. Вот настоящая «кровь с молоком» — впервые такую вижу, сколько живу. Холеная, следит за собой. Мозгов, правда, как у курицы, если ее крепко долбануть молотком по голове, но разве он на мозги смотрит?

— Зачем он тебе, такой дурак? — Татьяна посмотрела на подругу и торопливо сказала: — Ладно, ладно, он нам нужен. Не обсуждаем. Понятно главное — она еще никто, так, завиток из дыма. Ей на женщину учиться, учиться и учиться, как говорил великий Ленин. Потерпи, если он так уж тебе необходим. Жанночка сама себя закопает через пару месяцев — с усердием китайского землекопа. Только улыбайся, я тебя очень прошу.

— Знаешь, Тото, почему ты счастливая? — спросила Машка, булькая коктейлем.

Тото (теперь и мы имеем право для разнообразия так ее называть) всем телом изобразила повышенное внимание. Но енота при этом люлюкать не забывала. И к бокалу прикладывалась усердно — хорошие напитки она ценила, а удовольствиями никогда не пренебрегала.

— Ты эгоцентристка, в лучшем смысле этого слова.

— Верю. Ибо было сказано: спасись сам, и вокруг тебя спасутся другие.

— Ловко это у тебя выходит. Ты нормального человека никогда не поймешь, потому что ты тяжеловес. Ты переживешь то, что другого уложит в гроб за пару дней.

Маргоша за стойкой навострила уши. Начиналось самое интересное.

— Машка, — попросила Татьяна, — ты знаешь, как я тебя люблю. Но не тяни хвоста за кот, а то придушу. Ты лучше рассказывай.

— Я тебе душу сколько лет изливаю? Пятнадцать?

— Шестнадцать, но кто их там считает. Мне вообще кажется — мы с тобой в один день родились и в одной коляске спали.

— Оказывается, у них давно уже роман, — всхлипнула Машка. — Просто я, дура, ничего знать не хотела, хотя и видела, что он очень ко мне изменился…

— Да, ты говорила.

— Говорила, и ты меня предупреждала, а я тебя опять не послушала. Ну вот, а на прошлой неделе он мне объявил, что все было прекрасно, но было. А он хочет жить полноценной жизнью и нашел человека, с которым снова чувствует себя живым и любящим и готовым продолжать то, что у нас не состоялось. И чемоданчики с моим барахлом упаковал.

— Некрасиво, — заметила Тото, и ноздри ее раздулись, как у боевой лошади, услышавшей звук трубы.

— И очень больно. Я даже не стала тебе звонить сразу, чтобы не грузить проблемами. Подумала: побуду одна. Чтобы разобраться, чего я хочу, что дальше. Я сначала думала, ты мне должна рассказать, как себя вести… как повести, чтобы он вернулся, но потом поняла, что мне нужно вовсе не это.

В эту минуту Тото стала очень деловитой и внимательной, будто вела переговоры на международном уровне и в случае провала мир ждала ядреная катастрофа. За это Маргоша и любила подслушивать их разговоры: никаких дамских охов и ахов по поводу того, что чего-то нельзя делать, а что-то невозможно. Татьяна оказывалась готовой для близкого человека на все. Главное же — никакой пустой болтовни. У нее всегда находился план действий.

— Чего же тебе надобно, старче? — спросила она ласково.

Внезапно Машка расхохоталась.

— Ты что?

— Помнишь, я как-то позвонила тебе и сказала, что убила бы Сережку, а ты недослышала это злосчастное «бы»?

— Ну ты же ревела как белуга на нересте.

— Белуги на нересте не ревут.