Литературная Газета 6446 ( № 3 2014) - Литературка Литературная Газета

Когда-то Д.С. Лихачёв сказал, что оправданием существования государства является его, государства, служение культуре. Сейчас те же слова о том, что культура должна стать душеобразующей, занять высочайшее место в нашей жизни, произносят первые руководители государства нынешнего. Мой недавний герой, протопоп Аввакум, замечательно говорил: «…Не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет». Вот Государственная дума деловито и обсуждает вопрос об «обнулении культуры на селе и резком сокращении средств, выделяемых на реставрацию памятников и противодействие их разрушению».

– Вы, как сейчас говорят, блокадный ребёнок…

– В том, что я оказался в блокадном Ленинграде, равно как и в том, что меня из него вывезли, решительно нет никакой моей заслуги. Когда В.И. Матвиенко вручала мне памятную медаль в честь 60-летия освобождения Ленинграда, я сказал, что эту медаль никогда в жизни не надену; она будет стоять у меня рядом с фотографией мамы. Вот она и стоит. Увы, мама не дожила до памятных медалей. А это её подвиг. Сколько я ни читаю о блокаде, всё равно не могу себе представить, как она просыпалась в январе 1941 года в нашем промёрзшем «логове» на 8-й линии Васильевского острова. В этой же комнате лежала и её мама, и родившийся в ноябре младший третий сын, и нас двое, старших… И надо было всех накормить, напоить, убрать… Надо было поддержать едва тлеющие огоньки наших жизней. 3 февраля бабушка перед сном сказала маме: «Завтра мы с Борей умрём». Утром они уже были холодные. А нас с братом ей всё-таки удалось вытащить.

У меня память об этих днях «фотографическая», статическая, без динамики. Я помню бабушку в панаме у парадной. Помню часы, висящие наискосок на стене. Они стали висеть косо после того, как в купол Благовещенской церкви, стоящей рядом с нашим домом, попал снаряд; стены нашего дома «поехали», но дом всё-таки устоял, а часы замерли, как кренометр. Помню синий автобус, который вёз нас по льду Ладоги, и санки, которые у нас украли…

О блокаде я стал писать неожиданно. Этому предшествовали, как ожог, слова А. Собчака, праздновавшего блокадную годовщину «Санкт-Петербурга». Я в один присест написал в «Невское время» мой ответ мэру – очерк «Мой праздник»! На самом деле это был не мой праздник, это был день моей мамы. В этот день за накрытым столом она плакала… А потом со смехом вспоминала, как для сокращения пути лезла через заваленную какими-то кроватями неразорвавшуюся бомбу… И как её знакомая погналась за еле волочившей ноги собакой, но догнать не смогла…

Ещё одна из моих публикаций о блокаде называется «Блокадные весы». В освещении блокады мы видим две разнонаправленные тенденции. Первая – оптимистическая и героическая, и основание для этого есть. Вторая – прямо противоположная: блокада – это преступное детище советской власти и позорная страница нашей истории. Правда, как мне кажется, даже не посередине. Она сейчас, уважаемый корреспондент, сидит прямо перед вами. Я – живой. И город – тоже живой. Вот – правда. Если бы выживал каждый сам по себе, город-фронт бы не выстоял. И это – самая главная правда.

Блокада – это великая и трагическая страница не только в истории нашего города, а всего человечества. Страница эта ещё не прочитана. А может быть, ещё и не написана и ждёт своего Солженицына, как дождался «Февраля 17-го».

– Когда я учился в Литературном институте, наш преподаватель по истории современной литературы В.П. Смирнов очень рекомендовал нам в 1987 году вашу повесть «Капитан Дикштейн»…

– Сейчас, когда я уже более 20 лет занимаюсь сочинительством, оглядываясь назад, задаю себе вопрос: почему я не пишу о себе? Есть ведь много авторов, которые пишут, глядя на себя в зеркало, и пишут весьма успешно. И тогда я сформулировал для себя направление своих письменных занятий достаточно просто: я затыкаю дыры в нашей истории. Я пишу о том, что не могло быть по различным причинам написано раньше.

Работая над историческими книгами и сценариями, я пытался понять для себя: есть ли какое-то проклятие, которое не позволяет нам жить лучше. И пришёл к выводу, что есть: все благие начинания руководителей государства (что прошлых, что нынешних) «сжираются» их же окружением, притворным, жадным, циничным и виртуозно лживым. Совсем скоро выйдет моя книга «Исторические хроники», где я на фрагментах судеб Александра II и Александра III с фактами в руках хочу показать, как лишали этих всесильных правителей реальной власти как раз окружающие их хищники и лицемеры.

– Коль скоро вы затронули тему лжи, прокомментируйте, пожалуйста, своё выступление на Президиуме Литературного фонда России, которое вызвало резонанс в литературных кругах.

– Про резонанс я ничего не слышал. Может, я не в тех кругах? Впрочем, как говорил поэт: «У меня секретов нет», как и у Литфонда. Обсуждая резолюцию нашей конференции и обращение в высокие инстанции, я предложил убрать упоминание имён, так сказать, сосредоточить внимание адресатов не на личностях, а на проблемах. Предложил немного скорректировать жанр. Нормальное редакционное предложение, всё-таки почти 30 лет редактором проработал на «Ленфильме».

– Ваша сегодняшняя работа над киносценарием солженицынского «Красного колеса» – это продолжение осмысления истории?

– Уйдя с «Ленфильма» в 1988 году, я думал, что с кино у меня покончено. Нет. Видно, кино – это уже не профессия, а судьба. Год назад мне Наталья Дмитриевна Солженицына и руководство канала «Культура» предложили взяться за сценарий по «Красному колесу». Речь не идёт об «экранизации» десяти объёмистых томов в бесконечном сериале. Это невозможно по сложнейшей, не имеющей аналогов природе этого произведения. Мы попытаемся сделать цикл из пяти полнометражных фильмов, вбирающих в себя самые важные и для автора, и для нашего времени исторические свидетельства. И главное, мне очень близка мысль А. Солженицына о единстве истории нашего отечества, о том, что, разрывая эту историю на кусочки, без конца меняя «красные чернила» на «чёрные чернила», служа политической конъюнктуре, мы ничего в ней, а стало быть, и в самих себе не поймём…

Остановлюсь. Работа настолько многосторонне сложна, что говорить о ней нужно всерьёз и подробно, а лучше повременить.

Беседу вёл Владимир ШЕМШУЧЕНКО

Теги: Михаил Кураев , блокада Ленинграда

Штрихи к пристрастному портрету

Многие помнят картину "На войне как на войне", безусловно, выделяющуюся  среди фильмов фронтовой тематики. А вот тот факт, что снята картина по одноимённой повести Виктора Курочкина, известен в наше малочитающее время далеко не всем.  А ведь «На войне как на войне» по праву стоит в одном ряду с военными повестями Ю. Бондарева и В. Некрасова, В. Быкова и В. Богомолова.

Поэт-фронтовик Сергей Орлов сказал про повесть так: «В военной прозе самое трудное ощутить в себе и сохранить потом на бумаге баланс красоты воинской героики, воинского братства, с одной стороны, и ужас, грязь, мерзость войны - с другой. Вот это сложнейшее балансирование удавалось Виктору Курочкину замечательно. И только потому удавалось, что он был солдатом, ибо только солдат способен пройти по проволоке между военным романтизмом и натурализмом и не покачнуться».  Курочкин мальчишкой остался в осаждённом Ленинграде. Работал на заводе – обтачивал зенитные снаряды. Отец и тётка умерли от голода. Сам лечился от дистрофии. Но уже в июне 1943 г. лейтенант-танкист Курочкин назначен командиром СУ-85 самоходного артполка. Войну видел не издалека: Курская дуга, освобождение Левобережной Украины, форсирование Днепра, освобождение Киева, Львова. Был тяжело ранен при форсировании Одера.

К юбилею писателя мы публикуем фрагменты из воспоминаний его вдовы.

Узнав о смерти Виктора Курочкина, Фёдор Александрович Абрамов, видимо, желая утешить, сказал мне по телефону:

– Теперь, Галя, он принадлежит не только тебе – народу.

Я ему ответила вопросом:

– А разве он когда-нибудь принадлежал мне одной?..

Прошлым летом в Комарове высаживала я цветы на могилу Курочкина. По кладбищу, как всегда, бродило много народу. За 12 лет у меня вошло в привычку не обращать внимания на экскурсантов, изучающих надгробные плиты. Но одна группа заприметилась – это была молодая семья: родители с двумя детьми младшего школьного возраста. Верховодили в семье явно мужчины. Папа опекал маму, брат – младшую сестрёнку. Вёл группу папа. Повествовательным тоном опытного гида он давал пояснения:

– Вера Кетлинская, – читал он надпись на гранитной плите, – умерла в 1976 году, написала роман «Мужество» о комсомольцах и «Дни нашей жизни» – о Ленинграде.

«Не перевелись хорошие папы, – мелькнуло у меня, – такая семейная прогулка вряд ли забудется».