Колдун на завтрак - Андрей Белянин

— Ты чё сделал-то?! Скажи, будь человеком…

Вот такой крик души уже нельзя было не удостоить вниманием. Я обернулся. Маленький кавалергард, сидя на камушке, лихорадочно копался отвёрткой в ружейном замке. Ну и ладушки, пусть развлекается, какое-никакое, а занятие по душе…

А в воротах на меня с плотоядной нежностью вытаращились трое грушеобразных упырей с перепачканными дёгтем и жиром плоскими рожами под личинами добропорядочных купцов третьей гильдии.

— Человек? Живой! Глазам не верим, хватай его, братц… тц… тц… А вы, извиняемся, часом, не Иловайский ли будете-с? Хорунжий Всевеликого войска донского…

— Я. А что?

— Да ничего-с… — Упыри с готовностью начали засучивать рукава. — Правила знаем-с, сей же час мордобитием оскоромимся. Вы тока не серчайте и Хозяйке ни слова, а?

— Добро, договорились, — улыбнулся я, протискиваясь мимо. — Только вы тоже метельтесь не по-девчоночьи, а не то, сами знаете…

— Знаем, — сурово вздохнули все трое. — Небось зубы заговоришь, обманешь да ни с того ни с сего меж собой драться заставишь. Уж лучше мы сами…

— И правильно.

Я шагнул на обманно-чистенькие мостовые Оборотного города, неуверенно размышляя, что почему-то вечно приношу сюда раздор и смуту. Раньше тут людей просто ели, да и сейчас едят, но вот с моим лично появлением устоялась новая городская традиция — увидел казака, дай в морду соседу! Не казаку, а своему же городскому товарищу! Лучше сам дай или он тебе, а не то обоим худо будет. Вообще-то мне оно до сих пор непривычно, вроде как приличные гости себя так не ведут. Но я ж не виноват, не я это предложил…

— Попробую исправиться.

Чисто ради эксперимента мне взбрело в голову козырнуть семейке вампиров — высокому блондину в европейском платье и его четверым разномастным детям. Он с готовностью обернулся и приветливо кивнул, сияя от простенького бриолина, словно празднично прилизанная причёска прожженного приказчика или полового. (Хм, а забавно складывать в предложение столько слов на одну букву…)

— Здорово дневали!

— Здравствуйте, здравствуйте, — слаженным хором вежливо откликнулось вампирское семейство, все кисло улыбнулись друг другу, и папочка первым отвесил чадам по родительскому подзатыльнику. — Вы идите себе, хорунжий, вас ждут, мы сами подерёмся, обещаем!

— Да я ж не настаиваю…

— Увы, дорогой друг, такие традиции без чьего-либо желания входят в моду и становятся привычкой. Дети, быстренько побейте друг друга, и марш в школу!

Молодёжь послушно оскалила клыки и принялась душить друг друга, причём девчонки отнюдь не уступали мальчикам. Клочья волос, обрывки одежды и лишние зубы так и полетели во все стороны, папа скромно гордился семейством, изредка пиная упавших…

Короче, к Катенькиному дворцу я дошёл мрачный, как гнев Господень. Ни разу никого не тронул, ни с кем не заговорил, никого не спровоцировал — но весь мой неблизкий путь был обильно отмечен неслабыми потасовками. Нечисть молилась, чтоб мою светлость понесло другой улицей, ибо несчастные жители того квартала, на который уже ступила моя нога в коротком казачьем сапоге, милости от судьбы не ждали, сами выходили во двор и начинали молча мутузить друг друга.

Спасения не было никому, скидки на пол и возраст не принимались, Оборотный город снова лихорадило — Иловайский пришёл, здрасте всем! «Покатился колобок, въехал мишке прямо в бок, стукнул зайку меж ушей, волку крепко дал взашей, а приветливой лисе выбил зубы сразу все»… Это прохоровское, но очень подходит по теме, так что к медным воротам я выкатился почти тем же колобком: потным, злым и без малейшего настроения. Хотя там меня ждали друзья.

— Здорово, Иловайский! — распахнул было объятия Шлёма, но Моня бдительно хлопнул его по шее. — Ты куда пасть раззявил, деревня? Али традицию новую законодательную прямо при свидетелях порушить решил?! Так меня на расчленёнку не подписывай, я в сторонке почешусь…

— Забыл, забыл, — виновато опомнился кудрявый добрый молодец (личина!), а на деле упырь с патриотическим сдвигом по всей фазе. — Погодь, хорунжий, исправим!

С этими словами он без промедления врезал Моне по сопатке так, что тот еле на ногах устоял. Но, выпрямившись и даже не вытирая побежавшую из носа каплю, тут же съездил другу Шлёме по уху.

Я сдвинул папаху на брови, глаза б мои этого не видели…

— Да что ж за традиция такая?! Ведь не было её!

— До твоего появления в Оборотном городе много чё не было, — запрокидывая голову, дабы унять кровь, подтвердил вежливый Моня. — А только вчера Хозяйка новый указ вывесила: «Илью Иловайского приветствовать так, как он сам того затребует! А кто не ту степень уважения проявит, дык и кирдык ему при всех ноутбуком в паховую область!» Народец у нас простой, кинулся за объяснениями, так Катенька твоя нас на материнской плате послала, а кто с первого разу не сообразил — полной версией Виндуз-97 прилюдно в такое место на жёстком диске Е сунуть пообещала, что ни героев, ни мазохистов не нашлось. Вот бабка Фрося и говорит: «Да чё ж нам пропадать во цвете лет? Уж небось как увидим хорунжего, так ему и слова не давать, а сразу меж собою драться! Ему оно небось тока в радость, и Хозяйке на сердце полегче…»

Медные львиные головы на воротах подтвердили его слова многозначительным покачиванием. Ну всё, удружила свет мой Катенька, спасибо, Бог тебе в помощь, нашла новое пугало для всей нечисти — меня безобидного! Так стоит ли теперь удивляться, с чего в мою сторону то Фифи, то Птицерухов, то их закулисные начальнички неровно дышат. Я ж теперь воплощённый кошмар всех упырей, ведьм, колдунов да бесов! Оно, конечно, лестно, да не о том мечталось…

— Ладно, пойду разберусь.

— Ты тока… это… — осторожно выпрямляя распухшее ухо, попросил Шлёма, — шибко на неё не дави — нервная чегой-то, вторые сутки зверствует, аж жуть! Может, по гороскопу плохие дни…

— У неё? — не сразу сообразил я.

— Нет, блин, теперь уже у всего Оборотного города!

Львиные головы предупреждающе заворчали, мы трое на всякий случай чуток присели.

— Иловайский? — громогласно раздалось на всю площадь. — И чё ты припёрся? Мы ж вроде договорились на кладбище встретиться, в романтической обстановке…

Я виновато развёл руками. Упыри переглянулись и залегли, не дожидаясь худшего.

— Ну заходи, чего у дверей топтаться. Только честно предупреждаю, у меня бигуди!

— Не ходи, хорунжий, — шёпотом просипел Моня. — Хрен их знает, чё энто за звери — «бигуди», может, её и не тронут, а тебя порвут на тряпочки!

— Или ещё, чего доброго, покусают напополам не в том месте, — добавил свою печальную ноту Шлёма. — А Хозяйка-то и рада, им, бабам, такие вещи только на смех и подавай! Вот у меня было такое разок… на лесопилке… дак не поверишь, мужики стоят сплошь плачут, и тока одна дура рыжая…

— Верю, — быстро согласился я, толкая плечом ворота. — Ждите меня у Вдовца, дело есть — в узком кругу пособеседуем.

— Об чём?

— О Птицерухове. — Заходя внутрь, я успел мельком заметить, как округлились глаза моих упырей под православными личинами. — Вот только соврите мне сейчас, что вы его не знаете…

Оба братца так яростно замотали головами в повальном отрицании очевидного, что Моня стукнулся носом в Шлёму, а Шлёма таки умудрился неслабо свернуть себе шею. Достав из-за пазухи три копейки медью, я отправил их выпить для храбрости и освежения памяти. Уж дождутся ли они меня в договорённом месте или сбегут от греха подальше, кто знает, но деньги с моей ладони словно корова бодливая языком слизнула, а их и след простыл…

— Здорово, сукины дети! — Шагнув в приоткрытые ворота, я ласково потрепал по колючим загривкам троицу уцелевших после наполеоновского нашествия адских псов. Остальные героически погибли, но у одной из трёх уже заметно округлилось брюхо, значит, будут щенки. Прохор меня слёзно упрашивал выгородить хоть одного кобелька на развод, с местными овчарками скрестить — таких волкодавов получим, хоть на медведя без ружья иди! Жаль, сахару в кармане не оказалось (араб же всё вынюхал, как ему откажешь), но псы и простой человеческой ласке были рады. Хотя в зубы им я б заглядывать никому не советовал — острые, длинные, в два ряда, зрелище не для слабонервных, а они страх чуют…

Ворота за спиной медленно закрылись сами, с характерным зловещим лязганьем. Дверь во дворец была незаперта. По ступенькам на второй этаж я взлетел ясным соколом, практически на цыпочках, только шпоры музыкально тренькали в мелодичном экстазе. Сердце билось так, словно тесно ему в подреберье и рвётся оно навстречу любимой душе, никакими крепостями не удержимое…

— Здравствуй, Катенька, цветок мой лазоревый! — начал было я, ступив на порог, встретился взглядом с жутким розовым чудовищем и… кажется… впервые в жизни потерял сознание. Мир ушёл вбок, потолок кинулся бежать по касательной, а коврик на полу со страшной силой треснул меня по затылку…