Черная магнолия - Иван Любенко

— Хорошо. Встретимся завтра, часов в восемь вечера, но уже в каком-нибудь другом месте. Предлагайте, вы здесь ориентируетесь лучше меня.

— Кафе «Флорен». Это на набережной, павильон на сваях.

— Прекрасно. Ну что ж, я, пожалуй, прогуляюсь. Честь имею.

Мяличкин оставил несколько купюр и поднялся из-за стола. Выйдя на тротуар, он неторопливо побрел по улице. «Незнакомый город можно узнать только тогда, когда исходишь его пешком. Малозаметные переулки, проходные дворы, тупики — все может пригодиться. Да и случай — тоже дело немаловажное, — мысленно рассуждал Константин Юрьевич. — Коллеги рассказывали, что однажды шел вот так офицер, а ему навстречу прохожий, вроде бы обычной конторской внешности. Ан нет! Что-то в нем показалось военному подозрительным; поплелся за ним и проводил до самого дома. Сел на лавочку, папироску закурил и ждет, а чего ждет — сам не знает. Но не прошло и четверти часа, как тот же самый господин появился, но уже с усами и бородой. «Зачем, спрашивается, он их наклеил?» — сразу насторожился наблюдатель… Остальное было делом техники. Оказалось, что немецкий агент спешил на встречу с информатором из Военного министерства. Установили надзор. Позже взяли обоих. А внимательному поручику из Главного штаба раньше положенного срока присвоили штабс-капитана. Вот что значит внимательность!»

Город зажег электрические фонари. Сонно застучали о мостовую железные колеса старых фиакров. В уличных кафе раздавался женский смех и хлопки откупоренного шампанского. Далекий красный глаз маяка то закрывался, то наливался кровью.

6

Черная магнолия

Теплое весеннее солнце играло с городом и портом. Его косые лучи, точно копья Георгия Победоносца, врезались в корпуса пароходов, покрывая позолотой их стальные тела. Окна домов искрились от яркого света и слепили прохожих. Цветущие вязы в окружении вечнозеленых туй и кипарисов казались расфранченной придворной знатью, шествующей в сопровождении слуг. У берега носились чайки. Когда одной из них удавалось выловить клювом рыбешку, другие завистливо кричали. В густой зелени пирамидальных тополей беспокойно щебетали чибисы и надрывались скворцы, устраивая перед избранницами брачные танцы. На дороге показался моторный кабриолет. Он пронесся, словно выпущенная из лука стрела, и быстро исчез за поворотом, оставив после себя густое облако пыли. Но и оно скоро рассеялось, уступив место тихой идиллии южного города. На набережной, напротив гостиницы «Мариино», возникла фигура молодой женщины с черной собачкой на поводке.

Мужчины, сидевшие за столиками в кондитерской у Верне, разом повернули головы — незнакомка и впрямь того стоила. Брюнетка увидела, что на нее смотрят, замедлила шаг, явно наслаждаясь мужским вниманием.

— Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой, — отчего-то вслух выговорил Нижегородцев и отхлебнул глоток терпкого сухого вина.

Отложив «Русские ведомости» со статьей об открывшейся в Москве выставке воздухоплавания, Ардашев задумчиво проронил:

— Она гуляла одна… с белым шпицем.

— Позвольте-позвольте, сударь! Смею заметить, вы пропустили несколько строк. Вторым предложением у Антона Павловича было: «Дмитрий Дмитриевич Гуров, проживающий в Ялте уже две недели и привыкший тут, тоже стал интересоваться новыми лицами».

Адвокат повернулся. Перед ним сидел упитанный, круглый, точно пузырь, господин с редкими и какими-то общипанными усиками, чем-то напоминающими кошачьи. Он был одет в костюмную, слегка помятую тройку. Из жилетного кармашка свешивалась медная цепочка дешевых часов. Заношенная сорочка имела заломы на воротнике — верный признак частой и долгой носки. Покрытые пылью черные туфли казались серого цвета. «Вероятно, холостяк», — подумал Клим Пантелеевич и тут же сказал:

— Вы абсолютно правы. Но тогда мне следовало бы произнести не только упомянутое вами предложение, но и два последующих про этот павильон и их случайные встречи в городском саду. К тому же прошу обратить внимание, что в данном случае мы имеем далеко не полное сходство: у Чехова — блондинка, а перед нами — брюнетка, у него — шпиц, а здесь — пудель.

— Невероятно! Я искреннее поражен вашими литературными познаниями! — восторженно воскликнул толстяк и затряс щеками. — Позвольте быть с вами знакомым. Меня зовут Ярополк Святославович Сорокопятов. Я литературный критик; пишу книгу о ялтинском периоде жизни Антона Павловича. Нахожусь здесь, можно сказать, в командировке и так же, как и чеховский Гуров, — уже две недели.

— Клим Пантелеевич Ардашев, адвокат, — склонил голову в приветственном поклоне присяжный поверенный. — А это мой давний спутник — доктор Нижегородцев, Николай Петрович.

— Рад, чрезмерно, можно сказать, рад… — Сорокопятов вертел в руках пустой бокал и, сглатывая слюну, жадно глядел на початую бутылку Лафита № 17. Заметив это, Ардашев, осведомился:

— Вы позволите угостить вас?

— О да! С превеликим удовольствием! В компании с такими образованными людьми, можно сказать, сам Бог велел…

— Ну, тогда за знакомство!

— Вы так любезны…

Осушив содержимое бокала, литератор заметно повеселел:

— А вы, Клим Пантелеевич, давненько ли в Ялте?

— Сегодня первый день.

— А где остановились?

— Ну, мы поступили так же, как обычно делал Чехов, когда приезжал сюда на отдых: оставили вещи в гостинице, а сами решили осмотреться. Думаю, выбрать какую-нибудь подходящую дачу.

— И долго вы собираетесь ею пользоваться?

— Не знаю, право, — пожал плечами Ардашев, — ну уж по крайней мере лет десять.

— Десять лет? — Сорокопятов удивленно вскинул брови.

— Видите ли, — решил объясниться Нижегородцев, — мы собираемся купить в Ялте либо в ее окрестностях два дома. Прошедшая зима в Ставрополе была такой длинной и суровой, что Клим Пантелеевич уговорил меня отправиться на юг и обзавестись недвижимостью.

— Замечательное решение! Что может быть лучше, чем свой уголок на южном берегу. Такое разве что во сне пригрезится. — Он мечтательно прикрыл глаза и умиротворенно изрек: — Сидеть и писать под цветущей магнолией, любуясь на уплывающее в море солнце. Ах! Правда, мне такое счастье, видимо, уже не улыбнется…

— А вы не расстраивайтесь, — в глазах присяжного поверенного сверкнули озорные огоньки, — приезжайте к нам, когда захотите! Надоест у меня гостить — поживете у Николая Петровича, а потом снова ко мне.

— Вы меня просто удивляете своим поистине чеховским гостеприимством! — восторженно воскликнул новый знакомый. — Помню, как он потчевал меня: «Вы, — говорит, — голубчик, еще рюмку водки налейте и ветчинкой закусите. Непременно ветчинкой! И ни в коем случае соленым огурцом. Огурец он что? Соленая вода и только! А ветчинку-то в московских трактирах к водке всегда подавали. Ее в те времена «казенной закуской» нарекали. А вот следующую — тут уж никуда не денешься! — груздочком солененьким!..»