Сказки тётушки Старк - Катерина Старк

— Он здесь.

— Вы привели Прометея?

— Он здесь, — подхватывают остальные мужчины.

— Так пусть подойдет! — железный посох бьется о камень с такой силой, что появляются искры, но мой мальчик, мой Прометей, не дергается, не боится, как прошлогодний. Расправив плечи, он подходит к Ламе и улыбается мне. Ему на голову надевают венок из невянущих цветов.

Лама снова бьет посохом о камень, и это знак.

Барабаны начинают стучать, Мусака запевает, а остальные подхватывают гимн весне:

Снег идет стеной, а снег идет весь день, а за той стеной стоит апрель.

А он придет и приведет за собой весну, и рассеет серых туч войска.

А когда мы все посмотрим в глаза его, на нас из глаз его посмотрит тоска.

И откроются двери домов, да ты садись, а то в ногах правды нет.

И когда мы все посмотрим в глаза его, то увидим в тех глазах Солнца свет.

На теле ран не счесть, нелегки шаги, лишь в груди горит звезда.

И умрет апрель, и родится вновь, и придет уже навсегда. (КИНО "Апрель")

Шестеренки Ламы снимают с Мухаммеда-Будды-Прометея хламиду, остается только повязка, прикрывающая срам. Он ежится, но все так же улыбается людям, когда шестеренки берут его под локти и ведут к алтарю, осторожно укладывают.

Толпа подбирается ближе, каждый хочет увидеть главное событие Дня мертвых. Гвозди и кувалду достают из блестящего сундука, который остался с доисторических времен. Гимн заканчивается, в тишине раздается четыре глухих «бом». Один удар — один гвоздь. Мой дорогой мальчик не всхлипывает, он отлично держится. Даже когда крест с ним ставят вертикально и вкапывают в землю, он не начинает плакать, в отличие от прошлогоднего. Стараюсь сдержать слезы, все-таки люди смотрят. Ещё подумают, что я его жалею.

Сообщники оставляют Мухаммеда-Будду-Прометея одного, и мы расходимся по своим квартирам. Обычно это самые долгие, самые тяжелые часы ожидания. Лама говорит, их нужно провести в молитвах о родных и друзьях, но Ворона ноет, что голодна, что папа обещал ей десерт. Пытаюсь объяснить ребенку:

— Сначала нужно дождаться Ночи воскрешения. Помнишь?

— Побыстрее бы, — вздыхает непослушка и засыпает на моих коленях.

Нас будит звон колокола. Его противное «дзинь-дзинь-дзинь» действует на нервы. Наверняка из-за голода. Радостная Ворона снова вперёд меня бежит к двери, нетерпеливо переступает с ноги на ногу, пока поправляю сбившийся во сне платок и тру заспанные глаза. Только потом выходим в аллею.

— Пятница! Пятница! — довольно кричит дочка (как миллион людей до и после нее), дергает за руку, чтобы поторопиться к вечерии.

— Сказал Он: «Тело мое есть хлеб, кровь моя есть вино» и разделил на равные части каждому из своих учеников».

Ворона протискивается в первые ряды и тащит меня за собой, никто не ворчит, не шикает недовольно. Все ждут того самого момента и слушают Ламу.

Кровь Мухаммеда-Будды-Прометея уже разлита по чашкам, раскрашенным в горошек. Тело Мухаммеда-Будды-Прометея разложено по тарелкам в цветочек.

Детям первым раздают священную еду. Следом за ним идем Мусака и я.

Лама крестит меня:

— Carpe mori.

Горло перехватывает, едва слышно отвечаю:

— Memento diem, — стараюсь не выронить посуду из дрожащих от волнения пальцев, ухожу.

Время весны. Время праздновать и танцевать. Наконец-то.

2018

Всевидящий слепец

Ты явился в сиянии славы и спас меня.

— Ты потерялась? — не красавец, но за недели блужданий по городу, я наслушалась всяких обращений, а ты вежливо помог подняться со ступенек очередной ночлежки, на комнату в которой денег не было.

— Не помню, — я растерялась. Сразу выдернула свою покрытую пылью и грязью ладонь из твоих аристократичных, ухоженных пальцев и потерла о подол не менее пыльного платья.

— Ничего не помнишь? — ты смотрел внимательно, чуть наклонив голову, а я чувствовала себя словно на эксперименте, где я — объект для изучения и только покачала головой, мол «ничего». — В моем замке найдется место для тебя, пойдем.

И я пошла. Сколько раз, уже после, мы смеялись, что ты мог оказаться убийцей или, того хуже, каким-нибудь садистом? Что мог запереть меня в лабиринте подвалов и пытать, а никто бы и не хватился? Частенько, на самом деле.

Ты спас. Как и каждую из тех, кто в итоге составил твой прекрасный отряд. Умные, яркие, харизматичные. Ты словно бабочек в альбом отбирал нас, а потом, как ребенок, хвастался своей коллекцией прекрасных валькирий. У каждой меч, блеск в глазах и слепая вера в лучшее будущее, а ради него можно и повоевать. Да, душа моя? Не поверю, что тебе просто нравилось то, как мы выглядим в доспехах. Из-за такого войны не начинают.

— Мы захватим мир, — сказал ты и я, дурочка, увидела в этом веру в наши силы, а не твои амбиции. Тем более это был один из тех вечеров, когда мы много смеялись и расслабленно обсуждали всякое. Никакого намека на планирование или разговор о стратегии.

— Зачем тебе мир? Сплошные обязанности и так мало удовольствий, — Ри всегда была самой мудрой из нас, как бы Нэн не хотелось иного.

— Так я вас посажу управлять и мне останутся удовольствия. С ними я справлюсь, — ты довольно улыбнулся и снова тот самый внимательный взгляд, благо не на меня.

Глоток кислого вина смыл еще не сформировавшуюся идею. Теперь мне кажется, что уже тогда эта идея горчила полынью, но нет, не было тогда ничего подобного. Меня хватило только на нервный смешок и фразу: «до этого еще дожить надо».

И были сражения, я вела людей в бой и каждый из них кричал лишь твое имя. Так было правильно. Так ощущалось правильным.

Когда это случилось впервые? Я так и не смогла вспомнить. Ладно вспомнить, даже осознать. Когда подпустил ближе? Когда я, игнорируя осторожность, шагнула навстречу? Когда-то в перерывах между битвами это случилось, когда мы вернулись домой. Да, я очень быстро начала считать твой замок своим домом, как и каждая из валькирий. Как и тебя кем-то, кто окружал заботой и защищал в любой момент дня и ночи. Вечера тогда стали другими. Мы все меньше собирались всем советом. Все больше я оказывалась рядом, когда ты был один. Душа моя, ты делал это специально? Или это я неосознанно ловила моменты? Разговоры тоже изменились. Ушли на второй план военные действия, стратегии и армии. На первый план вышли мы.

— Я не знал, что ты такая начитанная, — в коем-то веке мы оба не были в доспехах.

— Мы не говорили никогда об этом, — у камина в моем бархатном платье оказалось даже