Чешуя - Андрей Волковский

Леон оформил опеку над спасённым мальчишкой. У Пашки была бабушка, но старушка была настолько древней, что ей никто бы не доверил ребёнка. Пашка, конечно, был рад, что его не сдали в приют. Но если Леон рассчитывал, что в благодарность он простит ему маму и Ритку, то он никогда не ошибался сильнее.

Пашка просыпался, судорожно вздрагивая. Потом часами лежал, глядя в темноту. Он отомстит. Обязательно отомстит, и тогда станет легче. Надо только подождать.

Через несколько месяцев они с Леоном переехали на другой конец города. Пашка перевёлся в новую школу. Ничего интересного: такие же малолетние идиоты, как и в прежней. Сразу после пожара он подрался с пацанами во дворе, решившими, что дразнить его сироткой — хорошая идея. Сломанный нос, порванное ухо и разбитая голова убедили их в обратном. Леон пробовал говорить с ним, но Пашка смотрел волком и так молчал, что было понятно: будет драться и дальше. Если надо, то насмерть. И жаловаться ему, дядя Лёне, не будет. Никому не будет.

В новой школе его пробовали задирать из-за фамилии. На главного остроумца Пашка кинулся молча и страшно. Повалил и бил. Куда придётся, но в каждый удар вкладывая всю ярость прошедшего года, за всё: за пожар, за похороны, за лживую жалость Леона. И за то, что он сам ничего не может с этим сделать. Кто-то попытался вмешаться — Пашка вцепился в него и чуть не задушил.

Уже дома понял, что ему больно ходить, а на правом боку здоровенный синяк: видимо, пнули. Плевать. Языкастым пацанам досталось куда больше. Теперь не тронут. Пашка усмехнулся отражению: пусть боятся.

Была с Леона и ещё одна польза: он, как и сам Пашка, был видящим. Ещё в старом доме он начинал понемногу учить юного соседа. А после переезда взялся за обучение всерьёз.

Пашка учился по полной. Всё знать. Всё уметь. Не только знаки. Видящий, с точки зрения Пашки, должен быть сильным и самостоятельным. Ни от кого не зависеть и ничего не бояться. Он одинаково усердно учился и драться, и плавать, и готовить, и варить зелья типа невидимых для людей чернил. А ещё — разбирать схемы в старых дневниках видящих, читать на латыни, на английском и на немецком, составлять сложные знаки и защитные контуры.

...если как следует набегаться и учиться до изнеможения, то, может быть, не увидишь во сне огонь.

В новом классе было трое видящих. Но скрывать это не получалось только у тощего Эдика Петрова. Он то и дело таращился на “рыбок”, мушек, котов и тени. Пашка временами украдкой смотрел на Петрова со смесью слабого интереса и снисходительного высокомерия: одноклассник с таким детским восторгом глядел на существ, что казался совсем малышом.

Весной Пашка случайно услышал, как Кузьмин со своей компашкой достают Петрова. Сначала пожал плечами и хотел пойти по своим делам. Но шавки Кузьмина явно задумали что-то нехорошее: в выкриках слышалась злая азартная радость, от которой Пашке захотелось оскалиться.

Забьют несчастного.

Пашка сунул телефон в карман и зашёл за угол, откуда доносился шум.

— Вы чё тут делаете? — негромко, с ленцой в голосе спросил он. — Орёте, как черти, мешаете мне уровень пройти.

Шавки Кузьмина, торопливо подтягивая приспущенные штаны, затявкали:

— Уходи!

— Вали отсюда, Зверь!

— Мы тут педика учим — не твоё дело.

Сейчас Зверев уйдёт — и они сделают, что задумали. Петров, скорчившийся у ног Кузьмина, поднял голову и посмотрел на Пашку глазами раненного щенка.

Пашка секунду вглядывался в лицо одноклассника, “украшенное” синяком, а потом встряхнулся и сказал:

— Отвалите от него, уроды.

Усмехнулся, готовясь броситься на любого, кто подойдёт ближе.

Банда Кузьмина попятилась.

— Сам отвали!

— Эй, ты чё, больной?!

— Да ну его на хрен!

— Он, может, тоже педик!

Он уронил сумку на землю. В руке остро заточенный карандаш. Прищурился, глядя на Кузьмина: в глаз? В шею?

Оскалился:

— Ну, кто первый?!

Кузьмин побледнел.

— Ты чё...

— Да он чокнутый...

— Валим! Валим!

Шавок как ветром сдуло.

Пашка смотрел им вслед: жалкие твари. Сплюнул, поднял сумку и похлопал по плечу неподвижного Эдика.

— Идти сможешь?

Петров еле-еле сумел сесть и прошептал:

— Да... наверное...

Поднял голову, посмотрел на Пашку как на героя.

— Ты где живёшь?

— В пятиэтажке, возле остановки...

— Хм, не дойдёшь. Ладно, давай к нам. Если Леон дома, он тебя полечит.

Пашка подставил плечо — и Эдик повис на нём.

Прошептал:

— Спасибо...

Чужая благодарность оказалась неожиданно приятной.

Вечером он долго думал: вот у урода Кузьмина есть банда. Да, они жалкие и трусливые, но они помогают лидеру. Слушаются его. Зависят от него.

Пашка решил: ему нужны свои. Те, кто будет смотреть на него, как Эдик, а не как Леон, жалостливо и лживо. Надо собрать свою банду. Нет, не сейчас, конечно. Возможно, через несколько лет. Пашка умеет ждать.

Свои должны ценить Пашку больше, чем всех остальных. Подумав, он решил, что в свою банду возьмёт видящих, которые ему чем-то обязаны. Или таких, у кого никого нет. Но только способных и готовых становиться сильнее. Зачем ему слабаки?

И Эдика возьмёт: силёнок у него не то чтобы много, но он за Пашку готов на всё. А это дорогого стоит.

Пашка учился у Леона ещё активнее. Если хочешь, чтоб за тобой пошли люди, ты должен быть сильным. Должен быть самостоятельным.

Пашка начал ходить на задания с учителем с десяти лет. Сначала совсем простенькие, но на практике всё иначе, чем в теории, так что Пашка безропотно разгонял мелких тварей и чертил примитивные значки.

В пятом классе он посветил Эдика в свою тайну, рассказал, что Леон ему не дядя. Что Леон — трус. Эдик, кажется, не поверил: конечно, Леон делает вид, что ничего не боится. Пашка и сам не раз задавался вопросом: почему Леон сейчас отважно кидается на любую опасность и не пасует даже перед мощными монстрами, то и дело возвращаясь в крови, со сломанными конечностями или перевязанной головой? Потом Пашка понял: Леон пытается оправдаться в собственных глазах за свою трусость. А может, пытается заслужить Пашкино прощение: мол, смотри, какой я молодец! Но зря. Пашка никогда его не простит. Никогда. Он обязательно отомстит. А потом сможет спать спокойно.

В тот же год Пашка выбрал себе имя для посвящения — Полоз. Он будет Великим Полозом, и в его глазах будет отражаться