Почти полный список наихудших кошмаров - Сазерленд Кристал

Когда машина затормозила перед старым викторианским особняком, Джона воскликнул:

– Бог ты мой!

Ее дом, как обычно, излучал яркое сияние, отчего дубы отбрасывали длинные тени на другую сторону улицы. Назары перешептывались на ветру, напевая свою тихую зловещую песенку о том, что любого, кто пожелает Соларам зла и осмелится подойти слишком близко, настигнет ужасная кара. Эстер выскочила из машины, не успела та остановиться. Вот почему она никогда не приглашала домой своих школьных товарищей.

– Эстер, подожди! – окликнул ее Джона. Девочка не стала ждать, но он оказался быстрее и догнал ее между деревьями. – Эй, у меня для тебя кое-что есть. Браслет я уже продал, денег тоже не осталось, но могу отдать тебе вот это, – он сунул руку в карман и протянул Эстер ее телефон.

– Ну надо же, спасибо.

– Прости, что обокрал тебя.

– Да, конечно.

– Еще увидимся, Эстер.

– Ни за что.

Джона послал ей воздушный поцелуй и вернулся обратно к дороге; отцовский автомобиль, тронувшись с места, покатил прочь.

Эстер разблокировала телефон. Внутри было пусто. Все ее фотографии, контакты и приложения исчезли. Мобильник полностью почистили и сбросили до заводских настроек – одним словом, подготовили к продаже на черном рынке. В списке фигурировал только один контакт: «Джона Смоллвуд»; рядом с его именем красовалось красное сердечко, а внизу был записан номер. Ее палец завис над кнопкой «Удалить». Нельзя хранить телефонные номера негодяев, которые грабят тебя и оставляют на автобусной остановке или в восемь лет бросают одну в День святого Валентина, даже если выглядят как Финн из «Звездных войн», одеваются как Бесподобный мистер Фокс и пахнут как опьяняющий парфюм.

Эстер не до конца понимала, почему сохранила его номер. Наверное, это было связано с убежденностью, что она больше никогда не увидит Джону Смоллвуда.

Однако спустя всего шестнадцать часов и семь минут ее предположение оказалось в корне неверным.

4

Гирлянды и серийные убийцы

В доме, как она и предполагала, оказалось светло, но пустынно. Эстер прошла на кухню и осмотрела ящики в поисках книжечки, куда Розмари на экстренный случай записала все их номера. Вокруг ее ног в надежде на еду скакали кролики – маленькие, серые, надоедливые существа. Кролики, как и все, что Розмари притаскивала домой: ромашковый чай, которым она мыла руки перед игрой в игровые автоматы; листья шалфея, которые она носила в кошельке; монетки, которые она пришивала к одежде; подкова и этот чертов злобный дух-петух, – должны были приносить удачу. Многие для этих целей носили с собой кроличью лапку, но ее мать расценила иначе: зачем покупать одну лапку, если можно купить целого кролика и получить в четыре раза больше удачи, не пролив ни капли крови?

Эстер набрала номер Розмари, но та не взяла трубку. Потом проверила все комнаты на первом этаже – ее матери нигде не было. Розмари считала их дом населенным призраками, однако на самом деле единственными призраками в этих стенах были ее родители. (Впрочем, это не означало, что Эстер станет осматривать комнаты наверху – обычно так начинаются все фильмы ужасов.) Она позвонила Юджину и Хеф, но у обоих звонки сразу переключались на голосовую почту.

Следующий поступок Эстер стал доказательством того, как сильно она любит своего тупого братца. Она отыскала в гараже давно забытый велосипед, накачала колеса, обвесила его полудюжиной велисипедных фар, которые откопала в комнате Юджина, и обмотала свою грудь и туловище гирляндой – на всякий случай. Вы хоть раз видели фильм ужасов, где убивают человека, обвитого бешено мигающей гирляндой? Конечно же нет. Никто не хочет убивать странных людей. Иначе копы станут задавать слишком много вопросов. К тому же трудно забыть Уэнсдэй Аддамс, наряженную в гирлянду. Убийцы обычно ищут бродяг и проституток – людей второго плана, которых никто не вспомнит и по которым никто не будет скучать.

Ее же точно никто не забудет.

Близилось раннее утро, на улице было еще темно и тихо. Эстер медленно проехала мимо супермаркета «Севен-элевен» – единственного работающего в это время заведения, а значит, ее последнего известного местонахождения, если кто-то все же решит ее убить. Она думала об этом слишком часто. А вдруг Джона Смоллвуд будет последним, кто видел ее живой (кроме ее убийцы, разумеется)? Что тогда полиция будет делать с зернистой видеозаписью с камер наблюдения супермаркета, где видно, как она проезжает мимо с обмотанной вокруг груди гирляндой? Просто решат, что она съехала с катушек и потом слетела где-нибудь с обрыва? Скорее всего. В итоге ее изуродованный труп обнаружат лишь через несколько месяцев, а то и лет.

– Соберись, Эстер, – пробормотала она.

Яркие огни магазина остались позади, и она покатила по мрачным, темным закоулкам. Вскоре улицы и вовсе закончились, и ей пришлось ехать через промышленную часть города, куда забирались лишь серийные убийцы да пьяные подростки.

– Иду к черту, Юджин, – бубнила Эстер, качая головой и как можно быстрее крутя педали; ее сердце громко ухало в груди. – Иди к черту, Юджин. Я серьезно, Юджин, иди к черту.

Когда она наконец добралась до завода, свет внутри уже не горел. Больше не было ни ярко пылающих костров, ни вопящих подростков, ни длинных теней, танцующих в окнах. Эстер оставила свой велосипед и пролезла через дыру в заборе, мигающие огни вокруг ее тела прорезали непроглядную тьму. Две фигурки ютились возле того, что осталось от костра, который сейчас представлял собой лишь яму с тлеющими углями. Хефциба обнимала Юджина за плечи и что-то шептала ему на ухо, возможно, даже напевала, пытаясь успокоить его, пока огонь угасал. Юджин сформировал вокруг них своего рода оградительный круг из фонариков, чьи лучи смотрели внутрь – это был островок яркого света среди теней. Если кто из посторонних наткнулся бы на них, то, скорее всего, принял бы за духов: мертвенно-бледная девушка с пепельными волосами и в пепельном платье тихонько напевает о любви и смерти, а молодой человек в наряде из увядшего воспоминания подрагивает в призрачном сиянии.

В детстве Юджин несколько раз пробовал проходить лечение, когда у семьи еще были средства на подобные процедуры, – до того, как Розмари начала спускать все свободные деньги на игровые автоматы. Однако та горячность, с какой он верил в свои иллюзии: их логичность, тщательность деталей, с какой описывались чудовища, обитающие в темноте, – словно передавалась каждому психотерапевту, с которым он общался. Его рассказы наводняли их сознание полузабытыми ужасами, когда-то увиденными или услышанными в детстве: теми, в нереальности которых они убеждали себя всю жизнь; теми, которые большинство людей благополучно переставали замечать после того, как достигали определенного возраста. Но вот появился мальчишка не старше одиннадцати, двенадцати, тринадцати лет, который почти убедил их, что эти невозможные воспоминания – правда.

С тех пор после сеансов с Юджином Соларом больше никто не мог спать в темноте.

Хефциба заметила Эстер, топтавшуюся у входа на склад, и с радостной улыбкой помахала ей, однако говорить или петь в ее присутствии прекратила. Раньше Эстер часто расстраивалась, что Хеф шепчется с Юджином, а не с ней. Что он, в отличие от нее, знает, как звучит ее голос по-настоящему. И только через пару лет Эстер выяснила, что Хефциба влюблена в него. Та магия, которая когда-то ярко пылала в их матери, продолжила жить в Юджине, и его чары сделали с ней то, чего не сумел ни один психотерапевт: заставили ее снова говорить.

– Спасибо, что вернулась за ним, малышка, – поблагодарила она Хеф.

«Не за что», – жестами ответила та.

Эстер села по другую сторону от Юджина и тоже обняла его рукой, так что он оказался надежно зажат между ними, а следовательно, демоны должны были сожрать их первыми. Так они сидели, тесно прижавшись друг к другу, до самого рассвета: Хеф и Эстер держались за руки за спиной Юджина, а пальцы Юджина крепко сжимали стебель тысячелистника из сада Розмари в тщетной попытке набраться смелости от сильного пряного аромата дьявольской крапивы. Когда небо наконец посветлело, он встал, вышел под серые солнечные лучи и принялся вдыхать их, словно не в силах напитаться. Он злился на себя, чувствовал опустошение и, прежде всего, неизменное потрясение, что сумел пережить еще одну долгую ночь в темноте.