Помяловский - Борис Вальбе

Там же, в бурсе, наметились и слабые стороны характера Помяловского. Нюхательный табак и «зеленый змий» были обычным удовольствием бурсаков. От тоски стал прибегать к водке, и Помяловский. Недуг, проявившийся еще в детстве, здесь углубился и окреп.

Но вот училище окончено. Шестнадцатилетний юноша переходит в семинарию.

Независимость характера, товарищеское чувство, сострадание к обиженным, ненависть к схоластике и долбне — все эти черты были обусловлены его детством, и бурса их не сломила. Семинария не могла внести резкого изменения в уже сложившиеся черты его характера.

Переход из семьи в бурсу — это самая трагическая страница в биографии Помяловского, она насквозь пропитана слезами, отчаянием и безысходностью. Ведь не случайно же Д. П. Писарев, проводя параллель между бурсой и каторжным «мертвым домом» (по роману Достоевского), пришел к заключению, что «в мертвом доме» нравы были гуманнее, а бурса калечила физическую и нравственную стороны жизни молодого поколения.

«Блестящие исключения из этого правила, — верно указывает Писарев, — не должны подкупать нас в пользу бурсы, во-первых, потому что эти исключения очень малочисленны, а во-вторых, потому что все они относятся к таким личностям, которые по выходе бурсы сворачивали в сторону с торной бурсацкой дороги. Эти личности, подобные Добролюбову и Помяловскому, развиваются и совершенствуются именно тогда, когда стараются как можно быстрее и полнее забыть все то, чем наградила их alma mater — бурса. Только эти блестящие ренегаты бурсы и привлекли внимание общества на замкнутый бурсацкий мир».

И действительно, многие, восхищаясь такими бурлаками, как Чернышевский, Добролюбов, Помяловский, Щапов, удивлялись, что в этих питомниках рубины и жестокости выковались сердца из золота и стали.

В семинарию Помяловский пришел уже без иллюзий, с ясным пониманием обстановки, с выработавшейся привычкой к сопротивлению. Конечно, не все годы в семинарии были одинаковы.

С 1851 по 1857 год николаевская Россия переживала общественный сдвиг, о котором подробно речь впереди. Все это косвенно не могло не отражаться и на семинарской жизни. Но годы текли все-таки медленно. Семинарии, несмотря на реформу Протасова, держались в основном исконных традиций. Официальные ревизоры большей частью констатировали «удовлетворительность» их состояния.

Введенное Протасовым преподавание естественных наук и сельского хозяйства давало жалкие результаты. Первое место в семинарском курсе по-прежнему занимали старые богословские науки. Они были основными предметами всех отделений. Нравственное богословие, пастырское богословие, собеседовательное богословие, гомилетика, литургика — вот примерно то основное, что должен был знать на зубок семинарист. За этими предметами шла церковная история. Поступавшие в низший класс семинарии испытывали обычно над собою бесконечный надзор разных властей. Старшие, подстаршие, начальники, наконец, оба высшие отделения.

Положение «словаря» (так звали ученика низшего класса семинарии) было здесь не из легких.

К моменту поступления Помяловского режим здесь установился невыносимый, особенно отличался инспектор семинарии А. И. Мишин. В «Очерках бурсы» есть такое упоминание об этом инспекторе: «Инспектор ненавидел его (Карася}, говоря, что человек, обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский; должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его «Медведь». Этот Мишин, Александр Иванович, в 1841 году кончил С.-Петербургскую духовную академию первым магистром и был оставлен там бакалавром. Но затем был назначен инспектором и профессором логики и психологии в Петербургскую семинарию, где шестнадцать лет — до 1857 года— занимал эту должность.

Один из биографов Помяловского, В. Л — в, автор статьи «Школьные годы Помяловского», старается «объективно» характеризовать личность Мишина. По мнению В. Л — ва, отзывы о Мишине его воспитанников крайне противоречивы. «В то время, — пишет Л — в, — как большинство отзывалось о нем с глубоким уважением, даже с восторгом, как, например, архиепископ Никанор и мн. др., некоторые, кажется, имевшие личные счеты с ним, называли его «деспотом, безжалостно давившим и гнавшим все светлое и самостоятельное», и «формалистом до мелочей», и «двоедушным педагогом».

Немудрено, что архиепископу Никанору, глашатаю розги и «секуционной педагогии», Мишин понравился. Весьма своеобразно этот архиепископ объясняет причину вражды Мишина к Помяловскому. Он-де не любил Помяловского, «предчувствуя в нем зло», и Помяловский в отместку изображает Мишина в виде злодея. Злобствующий архиепископ, рьяный защитник кнута и мертвящей педагогии, раскрывает вопреки своим намерениям истинную подоплеку вражды Минина к Помяловскому: «Предвидел в нем зло», — это значит предвидел в нем будущего революционера и демократа, борца против церкви и царского самодержавия.

Разумеется, отвратительным лицемерием и инсинуацией звучат следующие слова Никанора: «Где ж, я спрашиваю, эти ужасные чудища, которых видело пьяное до чортиков воображение нравственно падшего, физически заживо сгнившего Помяловского? Ребяческие, грубоватые дурачества он превратил в гнусные пороки. Поразительная, правда, скудость содержания детей в бурсе дала ему повод превратить ее в какое-то скотское стойло». Мы знаем уже, что представляли собою ребяческие, грубоватые дурачества бурсаков. А вот что собою представлял инспектор Мишин.

Далеко не «левый» и не «радикал», автор книги «Приходский священник Александр Васильевич Гумилевский», Н. Скроботов так рассказывает о Мишине: «Класс Мишина по латинскому языку был пыткой для бурсаков». «Всяк от всей душ» желает, — читаем мы у него, — чтобы Мишин занемог. Между тем Мишин всегда оставался здоровым, так как он при своем саженном росте и физической силе был наделен от природы богатырским здоровьем». Его все боялись. Немало даровитых семинаристов он загубил своим деспотизмом и самодурством. Он подавлял личность своих подчиненных, доводя их до исступления таким афоризмом: «Если ты стоишь, а начальство говорит тебе, что ты сидишь, значит, ты сидишь, а не стоишь», — или: «Если тебе велят печке кланяться, ты ей и кланяйся» и т. п. Этот деспот сконцентрировал в своих педагогических методах всю традиционную жестокость царского самодержавия. Он был пугалом семинарии. Все незаурядное и независимое быстро искоренялось им. Весьма понятно, что Помяловского Мишин возненавидел животною ненавистью. Много, настрадался от лютого инспектора будущий писатель. Воспоминание о Мишине на всю жизнь осталось у Николая Герасимовича незаживающей душевной раной. Он скрежетал зубами от злости, слыша имя своего мучителя, при этом не мог удержаться от слез обиды.