Боевой путь поэта. Записки кавалериста - Николай Степанович Гумилев

ожесточенную перестрелку. Мы свернули и рысью направились туда. За пригорком перед нами открылось забавное зрелище. На взорванной узкоколейке совершенно одиноко стоял горящий вагон, и оттуда и неслись все эти выстрелы. Оказалось, что он полон винтовочными патронами, и немцы в своем поспешном отступленье бросили его, а наши подожгли. Иллюзия боя получилась полная.

Стало свежей, и в наплывающем сумраке стали кое-где выступать острые лучики звезд. Мы выставили на занятой позиции сторожевое охранение и поехали ночевать. Биваком нам служило в эту ночь обширное покинутое именье.

Поставив коня в дивной каменной конюшне, я вошел в дом. Передние комнаты заняли офицеры, нам, нижним чинам, достались службы и отличная кухня. Я занял комнату какой-нибудь горничной или экономки, судя по брошенным юбкам и слащавым открыткам на стенах».

Первая из трех сохранившихся страниц единственного автографа варианта «Записок кавалериста»

Часть 2

Главы III–IV

Опубликованы в «Биржевых ведомостях» № 14851 от 19.05.1914 г. и № 14881 от 03.06.1914 г.

Описывают события с 13 по 20 ноября и с 24 по 30 ноября 1914 года

1

В III и IV главах имеется некоторое нарушение хронологической последовательности. Возможно, случайно, после цензурных сокращений.

Но не исключено и то, что Гумилёв, когда записывал и восстанавливал события чрезвычайно напряженного дня 20 ноября, бессознательно отнес эпизоды одного дня к нескольким другим следующим друг за другом. Это не удивительно, если принять во внимание то, что несколько дней в полку никто не спал.

На основании боевых документов можно реконструировать последовательность событий. Поэтому мы объединили эти главы в одну и расставили их эпизоды в хронологическом порядке по датам описываемых событий, сохранив при этом нумерацию газетной публикации.

Южная Польша — одно из красивейших мест России. Мы ехали верст[30] восемьдесят от станции железной дороги до соприкосновения с неприятелем, и я успел вдоволь налюбоваться ею. Гор, утехи туристов, там нет, но на что равнинному жителю горы? Есть леса, есть воды, и этого довольно вполне.

Леса сосновые, саженые, и, проезжая по ним, вдруг видишь узкие, прямые, как стрелы, аллеи, полные зеленым сумраком с сияющим просветом вдали, — словно храмы ласковых и задумчивых богов древней, еще языческой Польши. Там водятся олени и косули, с куриной повадкой пробегают золотистые фазаны, в тихие ночи слышно, как чавкает и ломает кусты кабан. Среди широких отмелей размытых берегов лениво извиваются реки; широкие, с узенькими между них перешейками, озера блестят и отражают небо, как зеркала из полированного металла; у старых мшистых мельниц тихие запруды с нежно журчащими струйками воды и каким-то розово-красным кустарником, странно напоминающим человеку его детство. В таких местах, что бы ты ни делал — любил или воевал, — все представляется значительным и чудесным.

Выгрузившись 13 ноября на станции Ивангород Лейб-Гвардии Уланский полк сразу же проследовал в город Радом. От Радома был направлен в район железнодорожной станции Коклюшки.

13 ноябрчя полк прошел от Радома до имения Потворов, где был ночлег.

14 ноября, через Подчащу Волю, Кльвов, Одживол, Ново-Място, полк дошел до Ржечицы.

15 ноября через Любохню и Уланы дошли до господского двора Янков, расположенного недалеко от станции Коклюшки. Дорога проходила среди лесов, по долинам рек Радомки, Држевицы, Пилицы.

С 15 ноября 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия вошла во временно сформированный кавалерийский корпус Гилленшмидта. Задача корпуса — заполнить промежуток между располагавшейся к северу V Армией и относящейся к юго-западному фронту IV Армией, в состав которой и входил корпус.

16 ноября Уланский полк прибыл на станцию Коклюшки и расположился в ближайшей деревне Катаржинов. Противник медленно отходил от станции. В донесении говорится: «Части противника бродят в лесах у Коклюшек, много пленных».

17 ноября полк простоял в Катаржинове.

Это были дни больших сражений. С утра до поздней ночи мы слышали грохотанье пушек, развалины еще дымились, и то там, то сям кучки жителей зарывали трупы людей и лошадей.

Я был назначен в летучую почту[31] на станции К.[32]. Мимо нее уже проходили поезда, хотя чаще всего под обстрелом. Из жителей там остались только железнодорожные служащие; они встретили нас с изумительным радушием. Четыре машиниста спорили за честь приютить наш маленький отряд. Когда наконец один одержал верх, остальные явились к нему в гости и принялись обмениваться впечатлениями. Надо было видеть, как горели от восторга их глаза, когда они рассказывали, что вблизи их поезда рвалась шрапнель, в паровоз ударила пуля. Чувствовалось, что только недостаток инициативы помешал им записаться добровольцами.

Мы расстались друзьями, обещали друг другу писать, но разве такие обещания когда-нибудь сдерживаются?

[ЦП]

На другой день, среди милого безделья покойного бивака, когда читаешь желтые книжки «Универсальной библиотеки»[33], чистишь винтовку или попросту болтаешь с хорошенькими паненками, нам внезапно скомандовали седлать, и так же внезапно переменным аллюром мы сразу прошли верст пятьдесят.

18 ноября была получена телеграмма:

«Корпусу Гилленшмидта прибыть в Петроков в подчинение 4 Армии, уланы получат распоряжение вечером или ночью».

Мимо мелькали одно за другим сонные местечки[34], тихие и величественные усадьбы, на порогах домов старухи в наскоро наброшенных на голову платках вздыхали, бормоча: «Ой, Матка Бозка»[35]. И, выезжая временами на шоссе, мы слушали глухой, как морской прибой, стук бесчисленных копыт и догадывались, что впереди и позади нас идут другие кавалерийские части и что нам предстоит большое дело.

Ночь далеко перевалила за половину, когда мы стали на бивак[36].

Утром нам пополнили запас патронов, и мы двинулись дальше. Местность была пустынная: какие-то буераки, низкорослые ели, холмы. Мы построились в боевую линию, назначили, кому спешиваться[37], кому быть коноводом[38], выслали вперед разъезды и стали ждать.

19 ноября началось наступление противника на Белахов, в сторону Петрокова. Последующие два дня прошли в непрерывных боях, причем, главный удар пришелся на Уланский полк.

Бой 20 ноября был особенно тяжелым. Перед боем и ночью после боя эскадрон, в кортом служил Гумилёв, вел разведку.

Поднявшись на пригорок и скрытый деревьями, я видел перед собой пространство приблизительно с версту. По нему там и сям были рассеяны наши заставы. Они были так хорошо скрыты, что большинство я разглядел лишь тогда, когда, отстреливаясь, они стали уходить. Почти следом за ними показались германцы. В поле моего зрения попали три колонны, двигавшиеся шагах в пятистах друг от друга.

Они шли густыми толпами и пели. Это была не какая-нибудь определенная песня и даже не наше дружное «ура», а две или три ноты, чередующиеся со свирепой и угрюмой энергией. Я не сразу понял, что поющие — мертвецки пьяны. Так странно было слышать