Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее - Мэг Джей

В 1969 году губернатор Калифорнии Рональд Рейган подписал первый в США закон о разводе по взаимному согласию сторон[75]. До его принятия, чтобы освободиться от уз брака, один супруг должен был доказать явную вину другого в распаде брачного союза; наиболее распространенными основаниями для развода считались прелюбодеяние, сексуальные извращения, уход супруга или супруги, безумие одного из супругов и отказ от интимной близости. По мнению многих юристов и защитников прав женщин, эти условия делали развод излишне сложной и состязательной процедурой, и предъявление доказательств казалось весьма непростым, особенно для жен, у которых было меньше доступа к деньгам и другим ресурсам, необходимым для подтверждения своей правоты. Вслед за Калифорнией в 1970-х и 1980-х соответствующие законы были приняты и в других штатах США, так как и мужчины, и женщины по достоинству оценили возможность освободиться от неблагополучного, лишенного любви брака. К 1985 году развод по согласию сторон можно было получить в сорока девяти штатах из пятидесяти. Свобода и возможность выбора должны были помогать супругам и родителям принимать более обоснованные решения и жить счастливее, что, как представляется, соответствует и интересам их детей.

Несомненно, иногда развод необходим и действительно наилучшим образом отвечает интересам всех сторон, включая детей разводящихся родителей. Не каждый развод – несчастье. Но не каждый развод и благо, и иногда, даже когда «это к лучшему» – как говорил себе Сэм, стоя в ту ночь в дверном проеме, – он означает резкие перемены и потери. Согласно результатам одного масштабного общенационального исследования, после развода родителей у 20–25 процентов детей возникают эмоциональные или поведенческие проблемы[76], такие как депрессия, тревожность, агрессия, непослушание или трудности в учебе; для сравнения скажу, что в полных семьях этот показатель составляет 10 процентов. Хотя это означает, что в разведенных семьях вероятность явных, даже диагностируемых проблем у детей вдвое выше, чем у их сверстников, эти данные также свидетельствуют о том, что от 75 до 80 процентов детей переносят развод родителей вполне успешно[77]. «Так что с детишками все в порядке», – могли бы с облегчением заключить мы, однако отсутствие очевидных проблем и патологий еще не говорит об отсутствии стресса[78]. «Главное тут – четко отделить патологию от страданий»[79], – утверждает психолог, специалист по проблемам разводов Роберт Эмери.

Многочисленные клинические и практические исследования, проведенные за последние сорок лет, позволяют предположить, что дети, растущие в разведенных семьях, «психологически устойчивы, но не неуязвимы»[80]. Со стороны может казаться, что они успешно приспосабливаются к ситуации, берут на себя больше обязанностей по дому, усердно выполняют домашние задания, заботятся о братьях, сестрах и о себе и становятся посредниками в дальнейших взаимоотношениях родителей, но нередко, делая все это, они одновременно ведут незаметную, но трудную борьбу, которая обнаруживается только спустя годы и даже десятилетия[81] после распада их семей. Психолог Джудит Валлерстайн утверждает, что «развод – это кумулятивный опыт. Его негативное влияние накапливается и усиливается cо временем, достигая наивысшей точки уже во взрослом возрасте»[82]. Возможно, это относится не ко всем молодым взрослым, чьи родители развелись, когда они были детьми, но очень многие из них живут с болезненными ощущениями и воспоминаниями.

Согласно результатам исследования Роберта Эмери и его коллег, по сравнению с людьми, которые росли в полных семьях, взрослые из разведенных семей в три раза чаще заявляют, что их «детство было труднее, чем у большинства людей»[83]. Около половины респондентов признают, что развод родителей снизил напряженность отношений в семье, тогда как другая половина с этим не согласна; по их мнению, из-за развода одни проблемы сменились другими. Повзрослевшие дети из разведенных семей, как правило, чаще испытывают негативные чувства и имеют плохие воспоминания и убеждения о своих семьях, и их в три раза чаще мучает вопрос, любят ли их оба родителя. Неспособные надеть розовые очки, которые, как они видят, носят некоторые люди, они смотрят на жизнь и любовь через своего рода «фильтр развода»[84]. Именно такой фильтр со временем привел повзрослевшего Сэма к психотерапевту: «Я чувствую себя как скотч, который сначала приклеили, а потом отклеили, в результате чего я перестал быть липким. Я состою в отношениях, и со стороны они похожи на отношения других людей, но они начисто лишены веры и наивности. Если твой собственный родитель может тебя бросить, значит, это может сделать любой человек на свете. Жизнь не стоит на месте. Все течет, все изменяется. Все может начаться хорошо, а закончиться плохо. И я не могу притворяться перед самим собой, будто мне это неизвестно».

Многие дети переносят развод родителей относительно спокойно, даже если впоследствии говорят, что это событие стало формирующим – точкой отсчета их жизни. Три четверти детей из разведенных семей утверждают, что выросли бы другими людьми, если бы их родители не развелись[85]. Такие дети в два раза чаще чувствуют, что их детство прервалось раньше времени[86], а некоторые говорят, что лишились способности играть[87]. Они считают, что самые счастливые дни были до распада семьи, и их очень беспокоит, что эти лучшие дни больше никогда не повторятся.

Отец известной американской поэтессы Сильвии Плат скончался, когда ей было девять лет, и позже она вспоминала это время так: «Мой отец умер, и мы переехали вглубь материка. С этого момента девять первых лет моей жизни оказались запечатанными, словно парусник в бутылке – красивый, недоступный и старинный; прекрасный сказочный миф»[88]. Отец Сэма не умирал, но, как и в случае Сильвии Плат, девять лет, проведенные в полной семье, тоже вдруг начали казаться чем-то запечатанным в бутылке, может, и не таким великолепным и определенным, как старинный парусник, а, скажем, чем-то вроде горсти старинных монет, звенящих внутри. Эти старинные монетки были счастливыми воспоминаниями Сэма о папе и, возможно, даже о прежней жизни. Когда-то он думал, что будет год за годом продолжать бросать в бутылку очередные монеты, но теперь ему казалось, что горстка порыжевших медяков – это все, что у него есть.

Отец Сэма был родом из Бруклина; в Вирджинии 1970-х годов этот округ Нью-Йорка считали зарубежьем, а не просто стильным районом. Отец был янки, что в понимании Сэма было плохо, но мальчику всегда казалось, что его отец особенный, что с ним происходит нечто, о чем не знают окружающие. Это ощущение усиливалось по субботам, которые они проводили вместе, рассматривая старые отцовские слайды с изображением Кони-Айленда или перебирая коллекции марок, когда-то принадлежавшие деду Сэма. Мальчику очень нравилось касаться кончиками пальцев гладких покрытых целлофаном страниц альбомов и слышать треск, который они издавали при переворачивании. Сэма восхищали и удивляли старомодные фотографии и цены – один цент, три цента! – на марках.

В другие субботы они ездили вдвоем на берег океана, где отец учил Сэма кататься на океанских волнах на красно-синем брезентовом поплавке. А если волны были слишком большими, они спрыгивали в воду и занимались бодисерфингом: Сэм катался на папиной спине, обхватив его за шею руками. Отец научил мальчика нырять под волны, которые сначала его пугали, и задерживать дыхание до тех пор, пока волна, достигнув пика, не отхлынет и не спадет до лодыжек. Во время отлива они охотились на моллюсков, выискивая небольшие пузырьки воздуха во влажном песке берега, а потом копая в нужном месте как можно глубже и быстрее. Во время прилива Сэм с отцом ловили крабов, привязывая куриные шеи к сеткам и опуская их в воду с пирса. Задача Сэма заключалась в том, чтобы держать леску и ждать поклева; почувствовав рывок, мальчик в волнении прыгал то на одной, то на другой ноге, пока отец, подбегавший к нему, вытаскивал леску из воды, быстро перебирая руками, и обхватывал сеть вокруг ничего не подозревавших крабов.

Когда в их пенополистироловой корзине царапалось с дюжину крабов, отец с сыном с триумфом везли их домой, чтобы сварить живьем. Отец бросал смешно дрыгавших клешнями крабов из корзины прямо в высокую кастрюлю с кипятком, и они, ударяясь о поверхность, потешно шипели. Иногда крабу удавалось выбраться из кастрюли, и Сэм выбегал в коридор и оттуда наблюдал, крича от восторга, как дезориентированный краб в течение нескольких секунд ползал боком туда-сюда, ударяясь то о шкафы, то о холодильник, пока отцу наконец не удавалось наступить ему на спину, поднять за две ножки и бросить обратно в кипяток, на этот раз с концами. Сэм был из тех детей, которые кривятся от одной мысли о том, чтобы мучить животных, но он был любимчиком отца, а отец был его любимчиком, поэтому мальчик успокаивал себя тем, что противные чудища с их острыми, зубчатыми клешнями, которые однажды до крови распороли папе большой палец, получают по заслугам.