Чертов дом в Останкино - Андрей Добров

Петербург. 1794 г.

Иван Андреевич проснулся от странного стука. Он приоткрыл один глаз и увидел напротив себя незнакомца. Бородатый плотный мужчина в синем армяке и с косматой шапкой в руке стоял небрежно и постукивал рукояткой кнута по сапогу. С виду он был похож на обычного дворника или кучера, но даже спросонья Крылов ощутил странный тревожный запах, исходивший от этого мужика, – пахло большой злой псиной. Вероятно, несло от шапки.

Иван Андреевич открыл другой глаз и, повозившись в кровати, сел повыше на подушках.

– Что за черт! – сказал он и протер глаза. – Кто пустил?

– Вставай, барин, – ответил незнакомец. – Карета подана. Где твои вещи? Давай погружу, пока ты умываешься.

– Да кто ты такой? – с раздражением спросил литератор, еще не разорвавший объятий санкт-петербургского Морфея.

– Афанасий меня зовут. Афанасий Петров сын. От матушки Екатерины я. Кучером. Вспомнил, чай? Вставай, лежебока.

– А! – Крылов растерялся. – Знаешь что, Афанасий, – сказал он, – давай лучше завтра… Я не успел собраться. А еще лучше – поедем дня через три. Нам ведь не к спеху?

– А еще мне было строго сказано, – равнодушно ответил кучер, – если к полудню мы не выедем из города, сюда пришлют солдат, чтобы отвести тебя в Петропавловку.

Крылову сделалось нехорошо.

– А сколько сейчас? – спросил он.

Афанасий пожал плечами.

– Да как же так! – в волнении закричал на него Крылов. – Как же я поеду? Голый, что ли?

Петербург. 1844 г.

Галер отложил перо, чтобы снять раздувшихся пиявок.

– Я хорошо помню то сентябрьское утро, – продолжил Иван Андреевич. – Небо было затянуто облаками, моросил мелкий дождик. Иные считают, что дождь в день отъезда – хорошая примета. Вранье! Если бы в тот миг я мог заглянуть в недалекое будущее, то зарылся бы в перину, закричал, разыграл сумасшедшего, выпрыгнул из окошка – лишь бы избегнуть того, что случилось потом! Увы, казалось, что Провидение сделало все, чтобы я бросился с головой в штормовое море событий. Я был почти разорен, все мои журналы закрыты, пьесы мои сняты с подмостков, те немногочисленные кредиторы, которые еще давали в долг мне, фланировали вокруг дома, где я жил, словно стая злобных щук в ожидании жирного карася. Фортуна уже занесла ногу, чтобы дать мне хорошего пинка, дабы я кубарем вылетел из столицы. В предчувствии этого пинка я как бы оцепенел, лежа на кровати, но присланный Афанасий, выйдя в коридор, крикнул прислугу и дал ей приказ собирать мои вещи, что было исполнено чрезвычайно быстро, поскольку вещей, не снесенных пока в ломбард, у меня было совсем немного: пара платья, три пары чулок и еще кое-что из белья. Выходя из дома, я накинул толстый плащ и снял с вешалки чью-то шляпу – уверяю, только по рассеянности…

Петербург. 1794 г.

– Это что? – спросил Крылов, внезапно остановившись.

Слуга, несший за ним узел, чуть не налетел на широкую спину драматурга и издателя.

– Как что? – удивился Афанасий. – Экипаж!

– Это? – вскричал Крылов. – Бричка?

– А ты, барин, что, ожидал карету шестериком? С гербами и гайдуками на запятках, что ли?

Афанасий схватил слугу за рукав и потащил его к бричке:

– Ну, давай, вот сюда клади.

Крылов беспомощно взирал на то, как слуга пристроил большой узел к запяткам, накрыл его кожаным кожухом и прочно прихватил ремнями.

Бричка! Да еще и запряжена в нее была пара невзрачных лошадей, в глазах которых читалась безнадежность.

– А клячи эти, – спросил он у кучера, – не из похоронных дрожек ли?

Афанасий влез на облучок и натянул свою мохнатую шапку.

– Ну, барин, полно стоять. Садись.

И в этот момент над Петропавловской крепостью поплыл белый дымок, а потом послышался и выстрел пушки.

Полдень. Крылов встрепенулся, вспомнив слова Афанасия про солдат. Выругавшись по матушке, он полез в бричку, которая заскрипела и слегка просела на его сторону. Сев, Иван Андреевич сердито засопел, оглядывая внутренности экипажа.

– Хоть занавеска есть, – пробурчал он и оперся спиной на дощатый задний борт.

Афанасий дернул рычаг тормоза, удерживающий колеса, подобрал вожжи и тряхнул ими. Правая лошадь сделала первый неуверенный шаг в сторону, потом вторая, понурив голову, тронула с места. Бричка дернулась и покатила по булыжной мостовой. Из глубины навеса Крылов мрачно, точно ссыльный, смотрел на мокрые стены пышных каменных домов, на редкую публику, спешившую поскорее убежать от дождя, на чахлую петербургскую зелень, уже увядавшую в ожидании холодных осенних дней. На паруса лодок, плывших по неспокойным каналам, – их владельцы в объемных плащах и широкополых шляпах словно вороны застыли у рулевых весел. Наверное, вот так и князь Меншиков смотрел на Петербург, отправляясь в свое последнее путешествие в Берёзово.

Иван Андреевич плотнее завернулся в толстый плащ.

– Эй ты! – крикнул он кучеру. – Афанасий Петров сын! Стой!

Кучер, не останавливаясь, повернулся.

– Что тебе, барин? Забыл что?

– Позавтракать забыл! Остановись вон там, у Шерера!

Афанасий помотал головой.

– Велено покинуть город, барин. Вот проедем последнюю рогатку, тогда и остановимся. Там трактир есть Митрофана Иванова. Вот и перекусим.

– Знаю я этот трактир, – пробурчал Крылов. – Рядом с кладбищем. Там тебя так накормят, что сразу и хоронить можно. Денег сдерут втридорога – это чтобы и попу на отпевание хватило.

– Воля ваша, – кивнул кучер. – Поедем мимо. Следующий только в десяти верстах.

– А ну тебя к черту! – крикнул Крылов. – Я столько не проживу. Давай к чертову Митрофану!

Выехав из города, они остановились на дворе Митрофана, державшего трактир для городской стражи и путников неподалеку от заставы. Пока Афанасий привязывал лошадей, Крылов выполз из брички и толкнул низкую дощатую дверь. Внутри было тихо и сонно – только два немца в углу курили трубки и пили вино из глиняных кружек. Крылов скинул плащ, шляпу, бросил их на скамью и сам сел за стол у окна. Хозяин трактира, дородный чернявый мужик, подошел, вытирая пальцы о полы серого длиннополого кафтана.

– Здорово, мучитель, – сказал Иван Андреевич. – Чашку цикуты и запеченную голову Олоферна.

– Заграничного не держим-с, – спокойно сказал Митрофан.

– Тогда крысиного яду и вареную сиську Василисы Премудрой.

– Шутить изволите?

– А что же тогда есть?

– Каша гречневая с грибами есть. Половина утки вчерашняя. Ренское.

– Знаю я твое ренское! На Васильевском острове его разливают да невской водой разбавляют!

– Не хотите, и не надо, – добродушно кивнул трактирщик курчавой головой. – Тогда квасу могу подать.

– Ладно, – буркнул Крылов, – тащи кашу, утку и ренское. Да хлеба каравай. Да масла. Да огурцов. Да яиц вареных полдюжины. Понял?

Митрофан кивнул и собрался уже идти, но Крылов его остановил:

– Постой! Окорока нету ли у тебя?

– Есть окорок.

– Заверни с собой фунта два. Да еще дюжину яиц к нему, да сала фунт, да туда же хлеба.

Крылов все диктовал припас, который наметил себе в дорогу, а трактирщик стоял и кивал. В таком положении застал их Афанасий, который присел за другим столом. Заметив его, Иван Андреевич отпустил наконец трактирщика и подозвал кучера.

– Иди сюда, сядь, поговорить надо.

Афанасий сел и снял свою шапку.

– Ты крепостной или из дворцовых? – спросил Крылов, пока конопатая девчонка, трактирная прислужница, выставляла на стол, накрытый скатертью, заказанные яства.

– Свободный я. Из дворцовых.

Крылов поманил пальцем, чтобы Афанасий наклонился поближе.

– Матушка-государыня говорила, что с тобой будет золото, которое надо кое-кому передать.

Кучер, не отвечая, кивнул.

– И что ты знаешь, как его передать.

Снова кивок.

– Хорошо, – сказал Крылов. – Рассказывай.

Он откинул крышку с котелка и начал, обжигаясь, черпать и заглатывать кашу.

Кучер долго молчал, как будто обдумывая, как половчее рассказать, потом начал нерешительно:

– Ну… В прошлом году возил я в Первопрестольную чиновника от Матушки. Поднялись мы с ним на башню. Там в большой зале есть такой тайник… Туда кладешь кошель и кирпичом закладываешь… И все.

– Так, – сказал Крылов.

– И все, – повторил Афанасий. – Мы потом кирпич отодвинули, а кошеля нет. Вроде и глаз с него не спускали, всю ночь просидели в засаде – нет его!

– Ага, – пробормотал Крылов. – Вот загадка. Ну ничего, сам посмотрю, что там и как. Каши хочешь? Там еще осталось.

Он принялся за утку, запивая ее вином.

К концу завтрака явился хозяин трактира, волоча за собой большую корзину, набитую припасами. Иван Андреевич расплатился и приказал Афанасию приторочить корзину, а сам, накинув плащ, пошел во двор облегчиться за пристройкой. Наконец, оправив платье, он полез в бричку и тут краем глаза заметил, как Митрофан передает кучеру конверт с сургучной печатью. Афанасий быстро оглянулся на попутчика, но Крылов успел отвернуться.