Молодой Верди. Рождение оперы - Александра Бушен

— Нет, нет, нет и нет, — запротестовал Базили. Он уже давно отстранился от спора, который так неожиданно разгорелся между профессорами. Самый предмет оживленного обмена мнениями был ему глубоко безразличен — нашли о чем говорить! И он хотел только одного: чтобы досадный инцидент, так взволновавший экзаменационную комиссию, был бы поскорее исчерпан и предан забвению. Он решил выступить, чтобы веским и строгим словом пресечь чрезмерно затянувшиеся и по существу бессмысленные разговоры. Он был совершенно спокоен и равнодушен к тому, что так разволновало его коллег. И именно потому, что он был спокоен и равнодушен, он заговорил в том несколько торжественно-приподнятом тоне, в каком обычно произносят официальные, заранее заученные речи.

— Не пора ли, — сказал Базили, — прекратить ни к чему не ведущие споры? Как вы думаете? — И Базили обвел всех строгим начальническим взглядом. — Мы должны воспитывать виртуозов, синьоры. Воспитывать виртуозов, способных украсить своим искусством любой театр и любой концерт. Воспитывать виртуозов, способных обратить на себя внимание высочайших особ в любом государстве Европы. Воспитывать виртуозов, способных протрубить славу о музыкальной школе Милана по всему просвещенному миру.

Базили возвел глаза кверху, точно перед его мысленным взором, где-то на недосягаемой высоте, проносились славные когорты воспитанных в Милане виртуозов.

Было тихо. Под потолком плавно кружились мухи. Базили вытер глаза и рот платком. Жара была невыносимой. Профессора молчали. Пиантанида боролся с напавшей на него зевотой. Анджелери маленьким ножичком оттачивал гусиное перо. Ролла не спускал с Базили внимательных глаз и слушал его, часто поддакивая.

Голос Базили загудел снова:

— Мы не имеем права, синьоры, — говорил Базили, — выпускать из наших стен посредственных исполнителей. Мы не имеем права принимать взрослых людей на том основании только, что они, как говорит синьор Пиантанида, обладают способностями к музыке. А разве дилетанты не одарены способностями к музыке? Как же иначе могли бы они любить музыку и наслаждаться ею? И разве многие дилетанты не играют на разных инструментах и играют иногда весьма недурно? Однако никто не называет этих дилетантов профессиональными виртуозами, а им, в свою очередь, не приходит в голову стучаться в двери высшей музыкальной школы. — Базили обвел профессоров опечаленным взором и укоризненно покачал головой. — Чем мы сейчас занимаемся, синьоры? — спросил он. И, как бы ужаснувшись, ответил шепотом: — Мы обдумываем, как бы принять в нашу высшую музыкальную школу взрослого молодого человека, который претендует быть пианистом — и играть не умеет; который должен стать виртуозом — и испортил себе руки. Что вы скажете на это, синьоры?

— Вы правы, — сказал Пиантанида, — принять его невозможно.

— Я поступил бы против своей совести, если бы сказал, что из него сможет выработаться пианист-виртуоз, — Анджелери говорил, как обычно — приветливо-благожелательно.

— Да, да, да, — сказал Базили. — Всё, синьоры, всё, всё. Не будем больше возвращаться к этому вопросу. Разногласий между нами, по-видимому, нет. Нет? В таком случае резюмирую: в приеме отказать. Так? Вызываю следующего.

А потом все пошло быстро и безостановочно, как по заранее укатанной дорожке. Отказ принять Верди в консерваторию, отказ, столь решительно высказанный на экзамене инспектором по учебной части Франческо Базили, отказ этот понесся к последней, решающей инстанции, обрастая по пути новыми и новыми мотивировками.

Правительственная канцелярия, куда Верди тотчас по приезде в Милан направил прошение о зачислении его в консерваторию, запросила директора консерватории графа Сормани Андреани о результатах испытаний, которым был подвергнут молодой Верди.

Граф вызвал к себе Франческо Базили.

Базили приготовил директору подробную докладную записку о результатах экзамена. Отзывы профессоров Анджелери и Пиантаниды были обстоятельно и тщательно запротоколированы.

Граф Сормани нервно барабанил пальцами по столу. Он был человеком нерешительным и мгновенно поддавался постороннему воздействию. У него всегда выигрывал тот, кто выходил из кабинета последним. Полчаса назад у него на приеме был маэстро Ролла. Граф Сормани нервничал.

— Как с этим Верди? — спросил он Базили.

— Принять его не представляется возможным.

Граф поморщился.

— Это очень, очень досадно. За него просит старик Ролла. Подумайте, нельзя ли как-нибудь…

Базили изобразил на лице своем почтительное сочувствие. Он очень хорошо знал своего начальника.

— Мы ждем ваших распоряжений, синьор директор.

— Да, да, — обрадовался граф Сормани, — хорошо было бы, не правда ли, уважить просьбу старика!

— Само собой разумеется, — сказал Базили, — совершенно с вами согласен. Позволю себе только напомнить, что здание наше не может вместить количества уже принятых учащихся. И особенно страдают учащиеся пианисты. Они не имеют возможности выучивать задаваемые им уроки, так как у нас нет классов, где они могли бы экзерсироваться. И инструмент для занятий у нас тоже только один.

— Да, да, — сказал граф озабоченно. — Все это так; я сам знаю, что это так. Вы совершенно правы. — Граф нервничал. Пальцы его выбивали по столу частую дробь. Граф чувствовал себя растерянным. Он очень быстро падал духом и легко считал любое положение безвыходным.

— Да, да, это ужас до чего у нас тесно. Я уже не раз докладывал об этом правительству. Так дальше продолжаться не может. Это невозможно. Так вы говорите, что в классах нет места?

— Позволю себе заметить, что в общих спальнях — в дортуарах — еще хуже. Там недопустимая теснота. Пройти между кроватями невозможно. Дышать нечем. А в городе опять начинается холера. Уже было несколько случаев заболевания этой страшной болезнью. Правда, пока только еще на окраинах. Но далеко ли от окраины до центра?

Граф Сормани совсем растерялся:

— Нет, это, конечно, невозможно, вы совершенно правы. Если бы даже этот Верди был редчайшим талантом, подлинным чудом — я не мог бы его зачислить. Мне некуда поместить его. У нас теснота. И притом еще холера. Только этого недоставало!..

И на докладной записке Базили граф размашисто написал: «Принять невозможно ввиду отсутствия места как в классах, так и в дортуарах».

Рапорт Базили с припиской директора консерватории графа Сормани пошел на рассмотрение в Имперскую канцелярию, к правительственному секретарю Джузеппе Корбари. Корбари был юристом. Во всяком деле он становился на чисто формальную точку зрения. На бумаге, присланной из дирекции консерватории, он сделал свои пометки. Он писал чрезвычайно поспешно и потому неразборчиво. Он торопился на званый обед к графу Бельджойозо. Замечания Корбари, хотя написанные второпях, были полны смысла. Они были лаконичны и мотивированы. В деле, несколько витиевато изложенном Базили, Корбари сразу выделил то, что считал единственно важным. И даже всего двумя замечаниями он как бы выжал из многословной базилиевской прозы голую, ничем не приукрашенную и не замаскированную сущность предложенного его вниманию дела. «Ему восемнадцать лет», — написал Корбари на полях базилиевской докладной записки. «Способности его не являются выдающимися», — написал Корбари далее и тоже на полях, как раз против отзывов профессоров Анджелери и Пиантаниды. И, наконец, Корбари остановился на одной подробности, только им подмеченной, на подробности новой и еще более осложнявшей дело о поступлении Верди в консерваторию. «Он не является подданным Ломбардо-Венецианского королевства», — написал Корбари. И это свое веское замечание он подчеркнул широкой жирной чертой.

Отмеченное обстоятельство, само по себе чрезвычайно важное, не было, по-видимому, принято во внимание ни дирекцией консерватории, ни экзаменационной комиссией. Между тем иностранные подданные не могли поступить в Миланскую консерваторию иначе, как по особому распоряжению правительства. На это существовала инструкция. Инструкция была не гласной, но знать ее следовало.

А потом тут же, на первой странице докладной записки, написанной Франческо Базили, через весь базилиевский текст, наискось снизу вверх, по-прежнему царапая и прорывая бумагу плохо отточенным пером, Корбари высказал свое отношение ко всему делу: «Предлагаю, — написал Корбари торопливо и неразборчиво, — предлагаю ходатайство Верди отклонить».

И с этими пометками он отправил бумагу на утверждение к австрийскому генерал-губернатору Милана, графу Францу Ф. Гартигу.

Решение фон Гартига не заставило себя ждать. Бумага вернулась в Имперскую канцелярию с собственноручной резолюцией австрийского генерала. На первой странице записки Базили, наверху, ближе к правому углу, нарядными готическими буквами, аккуратно и не спеша, миланский генерал-губернатор собственноручно начертал: предлагаю поступить сообразно изложенному.