Машина Времени. Полвека в движении - Михаил Михайлович Марголис

ежедневно знакомил нас со свежими записями. То Элтона Джона притаскивал, то Стиви Уандера, то Сантану. Все это влияло на нас невероятно. Мы тут же начинали сочинять какие-то вещи, используя только что услышанные элементы».

Когда Саульский-младший, а затем и Микоян завершили свое сотрудничество с «МВ», в группу неожиданно влился… Алексей Романов. Тот самый приятель Макара по архитектурному, когда-то приглашавший лидера «Машины» в свою команду. И вот они сошлись-таки в одном проекте. Здесь трансформация самой долговечной рок-группы страны могла, на мой взгляд, совершить любопытнейший поворот. Удержись будущий лидер «Воскресения» в «МВ», группа, возможно, получила бы в дальнейшем контрастный авторский «сдвоенный центр» Макаревич— Романов, который, если не отступать от «битловских» аналогий, на отечественном уровне смахивал бы на тандем Маккартни— Леннон. Но и Алексей, как многие до и после него, проскочил через «Машину» быстро… «У меня в институте сложилась репутация вокалиста, – вспоминает Романов. – Видимо, оттого, что я достаточно громко и нахально пел всегда и везде – в компаниях, на институтских вечеринках… Репертуар был достаточно обширный: «Битлз», «Манкиз», «Криденс»… Однажды меня где-то услышал Кавагоэ и принял определенное решение.

Это свойство его характера. Самурайская, вероятно, черта: мыслить стратегически, что-то замышлять и добиваться своей цели. Не скажу, что Кава обладал каким-то особенным художественным мышлением, но интригу создавал мастерски.

Знаешь, что прикольно в моем случае? Инициатива исходила от Кавагоэ (это, правда, позже выяснилось), но пригласил меня в «Машину» Макар. Как-то он ко мне подошел и сказал: «Честно говоря, при всей своей неповторимости, пою я скверно. Не хочешь ли прийти к нам в группу вокалистом?» Кава его, видимо, сумел зачморить, уговорить найти другого фронтмена. С Сережкой хорошо было отдыхать. Он ужасно смешной. Но работать с ним следовало осторожно. Ты легко клевал на его идею, а через мгновение чувствовал, что тобой уже манипулируют.

На предложение Макара я нагло согласился. У меня какие-то свои песни, кажется, уже имелись, но это все ерунда. В «Машине» я их не исполнял. На репетициях иногда показывал, но до включения их в репертуар группы не доходило, а я и не настаивал. Материала у «Машины» и так хватало. Мы довольно плотно репетировали. Нужно было притереться друг к другу, тональность для меня во многих песнях была достаточно высоковатой, я буквально усирался. Но кое-как справлялся. Во всяком случае, считал, что сдюживаю. Это был хороший тренинг. Я учил тексты, мелодии, ритмические нюансы, особенно с приходом из «Високосного лета» Сашки Кутикова. У него было очень много каких-то теоретических клише, уже почти профессиональный подход к делу, осознанные требования к исполнительству, и, естественно, на меня все это свалилось.

Я был в «Машине» свободным вокалистом, то есть просто стоял на сцене с микрофоном. Вернее, выделывал разные коленца, «работал Элвисом». В «МВ», кстати, ни до, ни после меня освобожденного вокалиста не было.

Поначалу, помнится, фантастический мандраж испытывал. Наша репетиционная база располагалась на текстильной фабрике «Красная роза» имени Розы Люксембург в Хамовниках. И первый мой концерт с «Машиной» состоялся именно там. Народу немного собралось, фабричная молодежь, но пришел сам Алик Сикорский из «Атлантов». А меня колотило так, что я стаканом в зубы себе не попадал. Жутко распсиховался. Хотя, кроме меня, этого никто вроде не заметил.

Я пел «Флаг над замком», классную вещицу «Битое стекло» («Нас манили светлые вершины…»), очень вкусный «тяжеляк» – «Дай мне ответ» («Как много дней ты провел среди друзей, пока не понял, что ты совсем один…»), «Я устал»… Когда появился «Хрустальный город», я уже набрался опыта и исполнял его на сцене в психоделическом угаре. Пришла полная внутренняя свобода. Я откровенно перся от самого процесса. Свое кино какое-то во мне крутилось. Через некоторое время почувствовал истерию публики, когда приходилось после концерта продираться сквозь толпу чуть ли не по головам. И в этот момент мне вдруг интереснее стало выпивать, чем репетировать. К творчеству я остыл и потихоньку начал отстраняться от группы.

Моя первая жена тогда меня бешено ревновала ко всему, связанному с музыкой, концертами, тусовками, и у нее были проблемы с алкоголем. А я еще настолько незрелым себя чувствовал, что ничем помочь ей не мог. Когда общий разлад в моей жизни – с супругой, с институтом (откуда нас, кстати, изгоняли вместе с Макаром) достиг какого-то пика, я решил, что можно чем-то пожертвовать, и пожертвовал «Машиной Времени». Сперва пропустил пару репетиций, а затем пропал наглухо. Находился в алкогольном клинче. В 23 года он физически переносится достаточно легко, но психика, думаю, у меня была порядком изуродована к тому времени. Да и киряли мы черт знает что. Эрзац портвейна. Некоторые из тех напитков оказывали просто фантастическое нервно-паралитическое воздействие. Тот же «Агдам». Там крепость 20 градусов и сколько-то процентов сахара. Настоящее пиратское пойло. Башню сносило на фиг. Не надо вашего героина… Деградация происходила с первого стакана. А «Сахра»!

Из разряда рвотно-удушающих… Ее пили от полной безысходности.

Макар меня все же умудрился разыскать в тот период. Приехал ко мне домой. Мы с ним вышли на улицу, пообщались. Наших личных отношений произошедшее никак не касалось. Я никого в группе не проклял, не возненавидел… Мне просто внутренне стало невозможно продолжать выступать с «Машиной». Я не могу это прокомментировать. Так вышло».

Мне посчастливилось в 1979-м вписаться на один из первых московских сольников «Воскресения» в актовом зале проектного института на улице Павла Корчагина. Знатоки постарше, среди различных слухов, ходивших в тусовке, обсуждали там и песню «Дороги наши разошлись», авторами которой являются Романов и Евгений Маргулис (он к тому моменту тоже успел поиграть в «МВ»). Почти все фаны утверждали, что это «скрытый ответ «Машине» и лично Макару». Спустя массу лет я напомнил о той легенде Алексею, и он довольно улыбнулся. «Клево, что ты про это вспомнил. Тогда существовала своеобразная игра. Внутри богемы рождалась некая мифология. Казалось, что вот эти небожители, то бишь музыканты, весь этот советский или антисоветский рок – одна большая семья или экипаж какого-то космического корабля, где происходят невероятного морального накала разборы политики, нравственности, внутрицеховой этики. Это было важно для публики. Однако ни Ситковецкий, скажем, ни Макар, ни Матецкий, ни я или еще кто-то из музыкантов всерьез так не думали, хотя о слухах знали. Уходит из «МВ» Маргулис, а у Макаревича появляется новая песня с какими-то якобы намеками. Ага, народ начинает говорить, это он про Маргулиса. Да фига с два! И «Дороги наши разошлись» – отнюдь не про Макара. Песня про девушку».