Стихи про меня - Петр Вайль

Как гласит сексистская поговорка: "Не бывает некрасивых женщин, бывает мало выпивки". Вы­пивки Блоку хватало, так что он мог говорить ка­кой-то "глупой немке" Марте "о Гете и "Faust'е", на время творя для себя из озерковской шлюхи прекрасную распутную музу.

Вообще-то шлюхи, только высокого пошиба — богатый и привлекательный образ. Куртизан­ки — спецназ любви. Гетеры античного мира, ме­ценатствующие фаворитки Ренессанса, хозяйки салонов XVII—XVIII веков, дамы полусвета bеllе ероquе — образованные, изящные, остроумные, собиравшие вокруг себя лучших мужчин своего времени.

С этими женщинами не обязательно стреми­лись вступить в связь. Законом женско-мужских отношений тут была игра. Утрачиванию этой важнейшей категории жизни посвятил целую книгу Жан Бодрийяр. По-русски она называется "Соблазн", хотя оригинал двусмысленнее: "De la Seduction", что означает и "О соблазне", и "О со­блазнении" — о процессе.

Горе Бодрийяра патетично: "Наслаждение приняло облик насущной потребности и фунда­ментального права... Наступает эра контрацеп­ции и прописного оргазма". Как-то на рижском кожгалантерейном комбинате ко мне в курилке подсела Лариса из закройного цеха: "Хорошего абортмеханика не посоветуешь? Мы с Танькой думали, еще рано, а тут с календарем подсчита­ли — со Дня Советской армии уже семь недель!" Ареал сексологических знаний расширяется, но все-таки заметно, что Бодрийяр не проводил по­левых исследований к востоку от Карпат.

Механистическая "эра контрацепции и про­писного оргазма" наступит еще не завтра — не только из-за перепада в уровнях экономики и социального развития. Дело в основополагающих моделях поведения, неизменных с нашего обезьяньего прошлого. Это только кажется, как утверждает другой француз, Жиль Липовецкий, что "когда "все дозволено", победы над женщи­нами теряют для мужчины первостепенную важность". Ценности остаются нетронуто прежними. Власть и деньги — цель и одновременно средство для завоевания женщин. Показатель могущества, как и на протяжении тысячелетий, — появление на публике с юной красивой самкой.

Не так уж безнадежно инструментально наше мышление, и ценность символов не поколебле­на, а значит, и таинственность, всегда окружающая символы, в цене. Еще Базаров горячился: "Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться загадочному взгляду?" Но загадочности не убывает, даже наоборот, коль скоро автори­тет научного знания с базаровских времен так сильно подорван.

Не забыть и об азарте, побуждающем к лю­бовной игре. Неизбывная тяга человека к рекор­дам заводит его и на неприступные горные пики, и в кромешную непроглядность микротехники. Наконец, есть просто спорт, в том числе и этот.

Мне показывали в Москве журналиста, который делает женщинам в среднем десять нескромных предложений в день и уже превзошел достиже­ния Мопассана, тем более Блока — при том, что немолод, невзрачен и скуп. Он реализовал на практике закон больших чисел. Десять на три­дцать — триста, из них примерно двести девяно­сто восемь отказов, причем сто грубых, два­дцать-тридцать с оскорблением действием. Оставшиеся два согласия умножаем на двена­дцать месяцев и еще на двадцать пять лет — результат впечатляет. Этот подвижник и даже, с учетом регулярно битой морды, мученик любви довел идею игры соблазнения до абсурда, но что есть бездны Достоевского, пейзаж на рисовом зерне или покорение Эвереста? Нам нужны не­достижимые и даже неприемлемые ориентиры: не следовать им, но по ним соизмеряться.

Бодрийяр досадно рационален: "Женщина как эмблема оргазма, оргазм как эмблема сексу­альности. Никакой неопределенности, никакой тайны. Торжество радикальной непристойно­сти". Какой простой, убедительный и оптими­стический ответ давно уже дал Ницше: "Одни и те же аффекты у мужчин и женщин различны в темпе; поэтому-то мужчина и женщина не пере­стают не понимать друг друга".

К счастью, не перестают. Не становятся и не станут ближе "берег очарованный и очарованная даль".

Разумеется, перемены в самом интересном назначении человека — отношениях с противо­положным полом — происходят. Но, пожалуй, не принципиально качественные, а количествен­ные. Важнейшее — расширение возраста любви и сексуальной привлекательности.

Вниз по возрастной шкале — не то чтобы мо­лодых стало больше, чем прежде, но они сдела­лись заметнее. Омолодилась значимая часть об­щества. Социальная революция 60-х, прошедшая во всем мире — в Советском Союзе тоже, — по сути отменила понятие стиля. Стало можно по-разно­му. Например, молодым вести себя по своему усмотрению — не слушаться старших. Рухнула возрастная иерархия.

В начале XX столетия молодые, стремившие­ся чего-то достигнуть, рано обзаводились пид­жачной тройкой, переживали из-за худобы (известны страдания Кафки), надевали при прекрас­ном зрении очки с простыми стеклами — чтобы выглядеть солиднее. Молодой не считался.

Начиная с 60-х, все в мире меняется. Иной стала звуковая гамма окружающего: ритм потес­нил мелодию, резко усилилась громкость. Уско­рился под влиянием телевидения темп кино, были заложены основы клипового визуального восприятия — быстрого, отрывочного, динамич­ного. Понятно, что такие звуки и такие образы проще и легче воспринимаются молодыми гиб­кими органами чувств. Молодые становятся и авторами подобных звуков и образов — движе­ние встречное.

В закрытом, управляемом советском обществе процессы были затушеваны. Партизаны молодеж­ной революции слушали и играли свою музыку по квартирам, для новой литературы был выде­лен единственный журнал — "Юность", стреми­тельную киноэксцентрику выводил на экран едва ли не один Леонид Гайдай. Заметно и наглядно зато омолодился спорт, бывший серьезным госу­дарственным делом. Когда Михаил Таль победил Михаила Ботвинника, важнее всего было, что но­вый чемпион мира по шахматам в два с полови­ной раза моложе прежнего. Латынина и Астахова побеждали на мировом гимнастическом помосте вплоть до тридцати лет, новые — Петрик, Кучинская, Турищева, потом Корбут - к своим тридца­ти давно уже были за помостом. Зато чемпионка­ми становились в пятнадцать — шестнадцать.

На бытовом уровне в свободном мире подрост­ковый секс Ромео и Джульетты становился мате­риалом не для трагедии, а для сериала по будням.

Движение шло по возрастной шкале и вверх. Медицина и мода удлинили женский век. Давно уже "бальзаковским возрастом" именуется соро­калетие и старше, но ведь "бальзаковской женщи­не" в оригинале —тридцать: ее свеча догорает, она уже в заботах о чужом сватовстве. Во второй по­ловине XX столетия тридцатилетняя женщина решительно перешла в разряд девушек. Туда же движется сорокалетняя.