Правосудие королей - Ричард Суон

Я покраснела.

– О чем ты? – возмущенно спросила я.

Брессинджер ехидно улыбнулся.

– Нам лучше поспешить, пока погода не испортилась. Помнишь, я учил тебя читать по облакам?

Я кивком указала на скопление низких, темных туч на востоке.

– Снег будет, – надувшись, сказала я.

– Вот и поехали поскорее. И на этот раз подпевай мне.

– Я не знаю йегландского, – сказала я.

Брессинджер выдержал паузу, нарочно приняв такой театрально-возмущенный вид, что я не выдержала и рассмеялась.

– Клянусь кровью Немы, Хелена, ты глуха, как тетерев. Песня была не на йегландском, а на грозодском. Надеюсь, ты не путаешь мою родину с родиной нашего уважаемого господина.

– Нет, – сдавленно хихикая, сказала я. – Забудешь тут, с таким манерным имечком, как Дубайн. – Я нарочно произнесла его имя так, как это делал Вонвальт – Ду-бан, – а не как все, кто жил за пределами Грозоды, родины Брессинджера – Ду-байн.

– Я тебе язык отрежу, если не будешь за ним следить, – пригрозил он мне. – А теперь слушай внимательно, или следующие несколько часов будут тянуться слишком долго.

* * *

В город мы прибыли в середине дня, войдя в него через Вельделинские ворота, обращенные к южному подступу. Долина Гейл принадлежала Хаунерсхайму, хотя и Толсбург, и Гулич на протяжении всей бурной истории города пытались присоединить его к себе. Место это во многом было результатом своего положения, как географического, так и политического. В конце концов, соседним Гуличем владел князь Гордан Кжосич, третий сын Императора, и всякий крупный город, находившийся в непосредственной близости от любого члена императорской семьи, неизменно становился одновременно крепостью и временным дворцом.

Сам город – большой, окруженный крепостной стеной – был возведен на склонах Толсбургских Марок и делился на две части рекой Гейл. Земли окружавших его предгорий – вытянутых невысоких зеленых холмов – были плодородными и хорошо возделанными. На них росло достаточно капусты, гороха, бобов, лука и картошки, чтобы город мог не только кормиться сам, но и прибыльно торговать излишками. Впрочем, вовсе не земледелие стало источником богатства этого места. Река Гейл была широкой и глубокой, и корабли могли дойти по ней до самой Совы, хотя и заложив по пути небольшой крюк. Из-за этого Долина Гейл превратилась в крупный торговый узел, и на одних лишь торговых пошлинах город зарабатывал столько, что мог позволить себе приличную городскую стражу, хорошо уложенные и патрулируемые дороги, большой храм Богини-Матери Немы (который когда-то был храмом Ирокса, языческого бога, принимавшего облик быка) и впечатляющий, смахивающий на крепость монастырь, занимавший видное место чуть дальше, на вершине холма.

Улицы были заполнены торговцами, ремесленниками, стражниками, простолюдинами, лордами и их женами. Мы пробирались через толпу, оставаясь неузнанными, хотя и выделялись, сидя верхом на лошадях. Я заметила, что большая часть улиц была вымощена булыжником и вдоль них шли закрытые сточные канавы – одно из лучших инженерных решений, которое было перенято у сованцев и еще не добралось до окраинных земель Империи. Впрочем, грязи все равно было много. К счастью, как и в Рилле, из-за холода запахи казались не столь резкими, хотя воздух все равно полнился знакомым смрадом гари, мочи, отбросов и дерьма.

Дома в городе были самые разные – от небольших мазанок с соломенными крышами до внушительных городских усадеб из кирпича и древесины. Храмы, которых здесь имелось несколько дюжин, были сложены из больших блоков пожелтевшего камня. За многие годы дым закоптил их стены, украшенные фестонами с грубо вырезанными идолами. У ступеней храмов были рассыпаны цветы и различные безделушки, почти все втоптанные в грязь. Выли, сотрясая холодный воздух, попрошайки, которым отказали как в милостыне, так и в крове.

Благодаря своему высокому положению Вонвальт имел право остановиться в доме наиболее влиятельного члена городского совета. Обычно это был мэр или местный мировой судья, но нередко им оказывался самый сановитый священник города, или какой-нибудь другой лорд, или рыцарь. Не имея особых распоряжений насчет того, где мы должны остановиться на ночь, Брессинджер решил направиться к резиденции мэра Саутера, которая, как оказалось, представляла собой огромный кирпичный дом с красивыми деревянными фахверками.

– Думаю, сойдет, – угрюмо сказал Брессинджер, когда мы подъехали и остановили лошадей у железных ворот резиденции. Мы спешились, и он подошел к стражнику, дежурившему у входа.

– Да? – в свойственной служивым людям манере сказал тот. На нем были такие же доспехи и сюрко, как и на других городских стражниках.

– Я – Дубайн Брессинджер, – сказал пристав. – А это Хелена Седанка. Мы – слуги и спутники Правосудия сэра Конрада Вонвальта. – Брессинджер показал стражнику свою имперскую печать.

– А, конечно, сир, – поклонившись, сказал стражник. – Нас предупреждали, что вы приедете. Я скажу мальчишке, чтобы отвел ваших лошадей и мула в стойло. Вы хорошо сюда добрались?

– Вполне, благодарю. Мы ищем дом городского врача, – сказал Брессинджер.

– У нас их несколько, но, подозреваю, вам нужен мистер Макуиринк, – сказал стражник и указал в ту сторону, откуда мы приехали. – Он на Аптекарской улице. Пройдите два перекрестка и сверните направо. Там сразу же увидите вывеску.

– Благодарю, – сказал Брессинджер. Вышел конюх – замызганный мальчишка, от которого разило конским навозом, – и начал уводить наших животных.

– Лорд Саутер приказал, чтобы вас по прибытии накормили, – неуверенно крикнул стражник нам вслед. – Вы не возьмете еды или вина?

– Позже, благодарю, – сказал Брессинджер. Я пала духом. В моем желудке было пусто, как в ограбленном амбаре.

– Как пожелаете, – кивнув, сказал стражник, и мы, передвигая затекшими от верховой езды ногами, пошли искать Вонвальта.

* * *

Врач вел свое безбедное существование на Аптекарской улице, окруженный другими учеными медиками, хирургами-цирюльниками и астрономами. Дорога здесь тоже была вымощена булыжником и не так изрезана колеей, как торговые улицы, отходившие от рыночной площади. Дом мистера Макуиринка был отмечен большой деревянной вывеской с голубой звездой – так в Империи обычно обозначалось жилище врача, допущенного к практике. Брессинджер вошел в переднюю, где в воздухе висел тяжелый запах крови и мертвечины. На задний двор дома выходили матовые окна, за которыми раздавалось чавканье диких свиней, копошившихся в отходах врача.

– Дубайн? – донесся откуда-то снизу голос Вонвальта. Мы оба посмотрели направо и увидели лестницу, спускавшуюся в недра дома.

– Сир, – громко ответил ему Брессинджер.

– Спускайся вниз.

Мы повиновались и оказались в большом зале, растянувшемся на всю длину дома. Здесь в ряд стояли запачканные столы на козлах, и еще несколько таких же были придвинуты к стене. Свечи – восковые, а не из топленого жира, – горели, источая травянистый запах, который ничуть не скрывал смрада