Андреевское братство - Василий Звягинцев

В полной темноте я вышел по берегу озера к тяжелым башням монастыря. Слева от арки Водяных ворот тускло светилось забранное решеткой оконце.

Нервно озираясь, я постучал…

Глава 4

С отцом Григорием я познакомился десять, скорее даже одиннадцать лет назад. В лавке букиниста на Ильинке. Мы разговорились, как сейчас помню, о первоизданиях Бодлера на русском.

Несмотря на почти трехкратную разницу в возрасте, что-то нас друг в друге заинтересовало.

Он сказал, что бывает в этой лавке по понедельникам, и предложил встретиться следующий раз.

О том, что он монах, я узнал лишь через год, а то и больше.

Но этой стороны его жизни мы еще долго не касались. Только когда я обзавелся дачей, встречи вышли за пределы магазинов, лавок, литературных кафе и трактиров. Мы, например, стали ходить по грибы. И рыбачить на монастырские пруды. Отец Григорий, в выгоревшей поношенной рясе, скуфье, старых сапогах, да на фоне вологодских пейзажей, выглядел персонажем допетровских времен. И это при том, что в первой своей жизни дослужился до полковника, а сейчас занимал в монастырской иерархии немалый чин — не то келаря, не то казначея. Но в парадном облачении я его не видел ни разу.

Вот и сейчас, вызванный привратником, он появился, неподвластный времени, невысокий, поджарый, с седенькой бородкой.

Я начал сбивчиво извиняться, что вот позволил себе потревожить, но он остановил меня движением руки.

— Раз пришел, значит, имеешь в том нужду. Пройдем ко мне, там все скажешь. А приют страждущим обитель наша предоставляет без всяких условий…

В подбашенной галерее было тихо, темно, гнетуще, я бы сказал, — но в других обстоятельствах. Сейчас же, наоборот, толщина стен, нависшие своды, громоздкие дубовые ворота создавали ощущение покоя и безопасности. А когда привратник задвинул кованый, толщиной в руку засов на калитке, стало совсем хорошо.

— Только… Не могли бы вы сказать, что если меня будут спрашивать… Не меня даже, а вообще, не появлялся ли тут некто на меня похожий…

Григорий молча кивнул, зашел в каморку и что-то сказал монаху, после чего увлек меня в глубь башни.

— Не следует заставлять послушника лгать. Хотя бы и во спасение. Лучше сменить его. Новый же привратник на самом деле ничего не видел.

Мы пересекли небольшой внутренний дворик, еще одни ворота, несколько раз повернули между разбросанными в беспорядке темными строениями, и я потерял ориентировку. В этой части монастыря мне раньше бывать не приходилось, стены окружали со всех сторон, а освещение вряд ли отличалось от того, что было в древности. Внешних фонарей не имелось вообще, а слабый желтоватый свет из редких окон едва-едва позволял различить мощенную белым камнем дорожку.

Я спросил отца Григория, почему так темно?

— Нет необходимости. Спать монахи ложатся рано, а кому нужно, и так не заблудится. В кельях же хватит и свечей. Живой свет успокаивает душу.

По длинному коридору, миновав несколько лестниц и открытых галерей, мы наконец достигли цели.

Отец Григорий занимал довольно просторную, но скудно обставленную келью. Два окна в глубоких проемах, беленные известью стены, стол, два табурета, топчан в углу. Самодельные полки для книг.

Несколько икон, перед ними — горящая лампада. В левой стене еще одна дверь из мореных досок, стянутых железными полосами, и с ручкой в виде неровного кольца.

— Есть хочешь? — спросил монах, подвигая мне табурет. — Можно сказать, чтоб принесли из трапезной. Грибная солянка, жареная рыба… Или просто чаю?

Я не ел по-настоящему очень давно, но голода не было. Нервы. У одних от переживаний аппетит обостряется, у меня наоборот. Да и затруднять пожилого человека…

— Чаю, пожалуй, выпью.

И только после чая с черствыми бубликами и сахаром вприкуску я перешел к сути дела.

Отец Григорий выслушал меня внимательно, не стеснялся перебивать для уточнения мелких деталей, которые сам я упустил или не придал им должного значения. Несколько раз он предлагал вернуться назад и отдельные эпизоды разложить буквально по минутам. Во время долгого, более чем трехчасового разговора святой отец отнюдь не выглядел тихим богомольным старичком. Напротив, глядя на него сейчас, я очень отчетливо представил, каким он был бравым офицером, и не где-нибудь, а в мобильных частях ООН. Первая половина нашего века, как известно, спокойствием не отличалась, работы ооновским коммандос было выше головы. И хоть потом почти тридцать лет отец Григорий усердно замаливал грехи, прежняя хватка осталась, достаточно было вглядеться в его прищуренные, далеко не смиренные глаза. Он сжал в кулаке свою не слишком роскошную бородку, задумался, покачивая носком потрескавшегося от старости сапога.

— Ну, стало быть, ладно. Сегодня, сын мой, можешь отдыхать спокойно. Здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Стены обители надежны, братия многочисленна и крепка духом… — он усмехнулся. Встал, зевнул и мелко перекрестил рот. Подошел к маленькой двери и открыл ее.

За дверью оказалась еще одна комната. Совершенно в ином стиле. Тут стояла добротная кожаная мебель, массивный письменный стол, мощный компьютер. Две стены занимали застекленные книжные и глухие иного назначения шкафы, пол устилал ковер, к третьей стене прислонился громоздкий металлокерамический сейф. Еще две двери справа от сейфа. И узкое окно напротив стола, забранное прочной решеткой.

Я понял, что это — рабочий кабинет монаха. И сам он скорее казначей, чем келарь. Если здесь хранятся монастырские ценности, спать я могу на самом деле спокойно.

Отец Григорий пожелал мне доброй ночи, осенил крестным знамением и исчез, притворив за собой дверь.

Я лег на диван и действительно почти тотчас уснул.

Проснулся среди ночи непонятно отчего. Разве что от непривычной тишины. Как в сурдокамере. Или в каюте звездолета. Лежал на спине, глядя в невидимый потолок.

Все пережитое за двое суток представилось вдруг сюрреалистическим абсурдом, и только текущий миг — реальностью.

А потом где-то очень далеко, за Сиверским озером, вдруг послышался тоскливый собачий вой. А может быть, и волчий. Вой этот перемещался вдоль горизонта, как будто передавался эстафетой. Замолкал в одной деревне или хуторе и начинался в другой. Я постарался представить карту окрестностей, чтобы сообразить, возможно ли это, и в полудреме мне привиделся один-единственный зверь, но огромный, бегущий краем озера.

Выспаться мне удалось хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем когда-либо за последнее время. Мало того, что меня никто не беспокоил (а ночной вой не приснился ли?), так еще и погода за ночь изменилась, похолодало, опустился густой моросящий туман, и в келье царил приятный полумрак, а по жестяному козырьку окна негромко постукивали дождевые капли.

Отца Григория в келье не было, на столе меня ждал постный, но вполне приемлемый завтрак. Я надеялся, что в современно оборудованном кабинете монаха найду какое-нибудь средство связи с внешним миром, однако ошибся. Кроме компьютера, ничего радиоэлектронного там не оказалось, да и компьютер включить не удалось, система кодировки не соответствовала ни одной мне известной. Вполне возможно, что и подключен он не к общемировой, а к какой-нибудь специально-церковной информационной сети, а машинным языком мог быть, к примеру, даже и церковнославянский.

Оставалось либо снова завалиться спать, либо развлечься чтением духовной литературы. Или, наконец, просто наблюдать из окна за будничной монастырской жизнью. Если б окна выходили во двор музея-заповедника, было бы, конечно, лучше. Туристки там и тому подобное…

Отец Григорий появился только после обеда, который мне принес молчаливый послушник. Он вошел в мокром подряснике и заляпанных грязью сапогах, пока переодевался в сухое, грел руки перед зеркалом изразцовой печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так он полдня бродил где-то под дождем.

— Как желаешь поговорить, сын мой, — отец Григорий сел на табурет, положив на стол маленькие жилистые кулаки, — в мирском плане или же в духовном?

«Начало многообещающее», — подумал я.

— Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но сфера духовная, по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю отдельно от бытия телесного. Если не удастся обеспечить второго, то и первое… — я пожал плечами.

— Пусть так. Хотя я мыслю иначе и не стал бы категорически противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав в одном. Рациональное объяснение тому, что произошло, найти не просто трудно, а скорее всего невозможно. По крайней мере три момента в обычной системе координат необъяснимы. И значит, твоя безопасность полностью гарантирована только здесь. При тех возможностях, что продемонстрировали твои враги, полагать иное — крайне безответственно…